Зофья Коссак - Король-крестоносец

Так что, как бы ни старались подбодрить их военачальники, отряды сарацин отступают – все поспешнее, все беспорядочнее… Вскоре отступление переходит в бегство. Не раз помехой у них на пути вырастает их же лагерь с богатой добычей и пленными. Уже и туда добрались рыцари, освободили узников, раздали им оружие… Смятение усиливается. В довершение надвигается буря: небо темнеет, вихрь, яростно завывая, кружит в воздухе столбы пыли.

Салах-ад-Дин, сидя на коне, в ошеломлении кусает губы. Сон это или явь? Неужели вот так громят его армию? Ибо то, что это – разгром, не вызывает сомнений… Любимый племянник Таки-ад-Дин, злополучный полководец, был только что зарублен мечом. Пал его брат Ахмед, погиб Фарун-шах. Франки дерутся как львы! И кто говорил, будто их король насквозь изъеден проказой? Знамя его видно в самой гуще битвы! Но как он выбрался из Аскалона? Проклятое, темное племя! То малодушное, вероломное, продажное – а то, наоборот, лютое, как стая волков, порывистое и горячее, как пламя.

Посреди всеобщего бегства лишь гвардия мамлюков в желтых бархатных кафтанах стоит стеной вокруг Салах-ад-Дина. Эти не побегут! В детстве насильно увезенные от родителей-христиан, недаром ели они свой хлеб при дворе султана. Они никогда не отступают, верные псы, готовые умереть за своего хозяина.

Против их-то отряда и направлена теперь лязгающая броней десница франков. Балиан Ибелин мощным клинком сумел отрезать гвардию султана вместе с самим Саладином от бегущего войска. Балдуин Ибелин и Ренальд из Сидона, держа каждый одной рукой поводья королевского скакуна, другой сплеча наносят вокруг себя сокрушительные удары мечом. Рядом с ними старый Онуфрий де Торон словно вновь исполнился юной силы. На склоне дней он уже не надеялся побывать еще раз в такой битве. Не верил, что в этом развращенном и измельчавшем мире когда-либо представится случай проявить рыцарскую доблесть. Неужели вокруг него те же люди, которых он обвинял в изнеженности и малодушии?

Мамлюкская гвардия тает на глазах. Желтый бархат становится пурпурным. Остолбеневший Салах-ад-Дин уже совсем близко от себя видит раздувающиеся ноздри лошадей, занесенные вверх мечи… Еще немного – и он попадет в плен. Немыслимо! Повелитель Правоверных – узник Балдуина Прокаженного?! О Аллах! Лучше бегство! И вот впервые в жизни непобедимый сын Айюба бежит. Половина оставшихся мамлюков прикрывает его отступление, принимая натиск противника на себя, а другая берет султана в кольцо и с боем отходит с ним с поля битвы. Во мраке бури отряд мчится прочь, пряча свернутое зеленое знамя Пророка. Буря спасает Салах-ад-Дина. Движимый одной мыслью – сбить со следа погоню, он по пустынному бездорожью спешит назад, в Египет.

Между тем бой близ ущелья Вади-аль-Дар, что под горой Вади-аль-Кабра, продолжается, несмотря на сгустившуюся темень и хлынувший вдруг ливень. Франки преследуют бегущих сарацин. Схваченные, те дают себя связать, как баранов. Еще бы! Салах-ад-Дин исчез, и никто не знает, что с ним: убит он или в плену? Таки-ад-Дин и Фарун-шах погибли. У войска нет вождя. А войско без вождя – что опавшая листва…

Те, которых не поймали, бегут со всех ног. Бегут куда глаза глядят – только бы подальше от неприятеля, бросая по дороге весь лишний груз. Завтра франки выловят из неглубокого болота аль-Хаси их доспехи, шлемы, щиты, колчаны и луки…

Пока же на поле сражения, прямо под дождем, четверо братьев-лазаритов при свете факелов снимают своего государя с коня – осторожно, как снимали ученики тело распятого Господа с Креста. Епископ Альберт со слезами на глазах припадает к стремени:

– О государь! Мы победили!

– Христос побеждает… – шепчет через решетку забрала Балдуин.

Брат Матфей приобнял короля, так что безжизненная рука Балдуина обвилась вокруг его шеи. Остальные братья отвязывают веревки, которыми больной был закреплен в седле. Лишившись опоры, король покачнулся, накренился и стал сползать вниз, выскальзывая из объятий брата Матфея. Еще немного – и он свалится на землю! Стоящий поодаль Вит Лузиньян, который прибыл с отрядом, возвратившимся из-под Алеппо, не раздумывая бросается к королю, пытается поддержать…

– Не прикасаться! – с трудом шевеля губами, останавливает его Балдуин.

Впрочем, помощь уже ни к чему. Братья-лазариты кладут государя на носилки, отвязывают меч – но перчаток и шлема не снимают, щадя его чувства: вокруг столько нескромных глаз…

– Ecce homo! [17]– шепчет епископ Альберт. – Бренный прах, который, кажется, достоин только жалости, – а между тем ему-то как никому другому обязаны мы одержанной сегодня великой победой! Как же слаб человек – и вместе с тем как тверд…

А Вит Лузиньян в душе ругает себя за неосторожность. Зачем он только сунулся помогать, совсем забыв, что король – прокаженный! Но, может, через броню проказа не передается? На это вся надежда.

Дождь громко барабанит по камням. Начавшись во время сражения, он льет целых десять дней подряд: неслыханное дело в засушливой Палестине! Отступающие сарацины разбрелись кто куда в горах Иудеи – промокшие, дрожащие от холода и страха. Вышедшие из берегов горные потоки преграждают им путь, струи водопадов внезапно обрушиваются им на головы… Укрываясь на ночь в пещерах, с наступлением дня они, не веря в спасение, порой сами идут искать франков.

Салах-ад-Дин, сын Айюба, с горсткой верных мамлюков бежит, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Не в Дамаск, куда франки без труда могут перекрыть все дороги, а домой в Египет! Неблизкий путь для тех, кто мчит без воды и пищи сквозь белые пески пустыни… Загнанные лошади падают одна за другой – и вот уже Повелитель Правоверных идет пешком, размышляя на ходу. Итак, объявилась сила. Страшная, как сама стихия, с которой эта сила будто в сговоре. Сила, о которой говорили, что это только сказка, выдумка дедов. Так нет же: вот она, живая, невыдуманная. Но почему эта сила дает о себе знать так редко? И как случилось, что, вооруженное ею, Иерусалимское королевство не стало самым могущественным на свете?

Дикие вопли прерывают раздумья Салах-ад-Дина: это кочевники-бедуины окружают отряд беглецов. Они не будут разбираться, кто перед ними. Им дела нет ни до султана, ни до Магомета. У них на уме одно – добыча. А измученные путники, кто бы они ни были, одеты богато. С хищным ястребиным клекотом бедуины бросаются на противника – и великий Салах-ад-Дин, вытащив из ножен саблю, бьется что есть сил, защищая свою жизнь.

Только близ Суэца султан наконец натыкается на египетские заставы. Отправив гонцов в Каир, он под прикрытием надежных стен этой крепости остается дожидаться приближенных с лошадьми. Тут-то и находит его Туран-шах, возвращаясь берегом моря из-под Аскалона. Старый военачальник, подавленный, сломленный, винит себя во всем случившемся. Слов нет: своей небрежностью он заслужил праведный гнев брата и суровую кару. Но Салах-ад-Дин и не думает упрекать его.