Александр Торопцев - Бросок на Альбион

– Ур-р! – скорчил грозную гримасу норвежский конунг, нахмурил брови.

Страшный дядька! Усы разбросаны от носа, длинные, борода висит, как деревянная лопата, волосы цвета слегка подпаленной доски мягко спускаются до плеч, брови зло сдвинуты, глаза сверкают, губы нервно подрагивают:

– Р-ра!

А Харальд смотрит на него спокойно, как бы удивляясь: «Почему брат-дядя претворяется, кого пугает?!»

Не был бы Олав конунгом Норвегии, если бы он так легко от задуманного отступил. Дернул он мальчонку за волосы, не жалея. Харальд не сдержался, в атаку пошел: схватил обидчика за длинные его усы, крепко схватил, потянул на себя со всей силы. Силенок-то у него пока маловато было, но и этого вполне хватило, чтобы вскрикнул Олав конунг от неожиданности и боли:

– Ты, брат, никому не дашь себя в обиду!

Не знал конунг, что придет время, когда брат его юный, Харальд сын Сигурда Свиньи, будет биться в битве жестокой с врагами Олава, не даст старшего единоутробного брата в обиду, хотя и спасти его будет не в силах. Никто в тот шумный вечер не знал, что свершится в сражении при Стикластадире через двенадцать лет. Никто не знал, как распорядится судьба с пирующими на следующий день.

Утром Олав и мать Аста гуляли по берегу небольшого озера, упрятанного от ненужных взоров в складках скал и холмов. Гутторм и Хальвдан елозили по песку, сооружали из самого лучшего для всех детей мира строительного материала свой мир: дома и загоны для скота, горы по соседству и бродивших по покатым песчаным полям песчаных же коров и песчаных овец. Харальд в отдалении копошился у тихой воды. У ног его стояли словно в ожидании приказа боевые корабли – разномастные дощечки. Он спускал их по одной в воду. Он был очень сосредоточен – важное дело.

Олав спросил у Гутторма:

– Что ты больше всего хочешь иметь?

– Чтобы у меня было большое-большое поле, как то, у мыса, – мальчик гордо показал рукой на противоположный берег озера.

– А ты, Хальвдан, что хочешь иметь?

– Чтобы у меня было много-много коров и овец. И чтобы загоны были и трава.

– А как много? – весело ухмыльнулся Олав.

– Чтобы они стояли вплотную друг к другу вдоль берега всего озера, – мальчик зачарованно вытаращил глаза.

– А я хочу иметь, – крикнул с берега Харальд, – так много дружинников, сильных и бесстрашных, чтобы они за один обед съедали еще больше коров, чем хочет иметь брат Хальвдан.

Олав с Астой отошли в сторонку, и конунг сказал:

– Хальвдан и Гутторм точно такие же, как Сигурд Свинья – их отец, прекрасный хозяин. Они мечтают о том же, о чем он мечтал. Больше их ничто не интересует. Из Харальда ты вырастишь конунга.

– Ты прав, они все разные. Но я их люблю, – Аста прекрасно все поняла.

Она знала, чем живет мир, что волнует Олава конунга, его друзей, его врагов, что волнует его главного врага – Кнута Датского, которого не зря прозвали Могучим: так удачлив тот был в военных делах, такое огромное и сильное у конунга Дании было войско. И все же Аста не сдержалась, спросила сына:

– Почему так?

Олав будто бы ждал этого вопроса, будто бы сам думал об этом – так быстро ответил он:

– Ты все знаешь лучше меня. Конунгам сейчас нужны воины. Коровы сейчас не нужны конунгам.

Мать встрепенулась было, хотела что-то спросить или повторить вопрос, но вдруг замолчала. Она действительно знала ответ лучше своего сына.

До Стикластадира без остановок шло войско Олава конунга. Там, на огромном поле, готовились к бою бонды. Им не понравилась жесткая политика Олава, они восстали против него, их нужно было разгромить.

Даг, союзник норвежского конунга, вел свое войско медленно. Он опоздал на битву. Олав поднял свой стяг, осмотрел поле предстоящего сражения, приказал своим воинам строиться в боевые порядки. На правый фланг, где должен был биться Даг, он поставил бойцов Уппленда – ими командовал брат конунга, Харальд сын Сигурда Свиньи. Ему недавно исполнилось пятнадцать лет. Высокого роста, прекрасно сложенный, сильный и ловкий поединщик он был слишком молод для ратного дела. Брат не мог разрешить ему участвовать в страшном побоище. Он сказал:

– Харальду запрещаю сражаться. Он слишком юн. Его время еще не пришло.

Гневно сверкнули глаза юного воина. Он крикнул:

– Я буду сражаться! У меня пока не хватает сил, чтобы долго удерживать в руках меч, не страшно. Веревкой я привяжу меч к руке и со своими товарищами пойду в бой. Я буду бить бондов.

Олав сурово сдвинул брови. Некогда ему было спорить с братом, но тот вдруг вышел вперед из строя и громко, чуть не сорвавшись на петушиный крик, с какой-то ярой страстью, с упоением бойца – с великой радостью поэта, почувствовавшего в душе первый стих, сказал «свою первую вису»:

Все, кто слышал эту вису, кто видел глаза молодого воина, – люд суровый, – лишь скупо улыбнулись, и Олав, норвежский конунг, мудрый человек, еще раз убедился в том, что брата Харальда ждет великое будущее. Он не хотел пускать его в бой, но он не смог запретить ему драться с врагом, бить бондов, хотя тяжелое предчувствие было у Олава.

Харальд с упплендцами занял правый фланг. Конунг построил войско, сказал людям слово свое. Бонды имели значительное численное преимущество, победить их можно было только стремительным ударом. Так сказал Олав. В затяжном бою – это и сами знали опытные бойцы – у бондов было больше шансов на успех. Конунг умолк.

– Мы победим бондов! Веди нас в бой, Олав! – закричали воины, и громче всех был юный голос Харальда.

Дрался он стойко. Много бондов полегло от его меча, много ран нанесли ему враги. Не смогли воины Олава сокрушить противника в первые же минуты сражения, не смогли. Сдержали натиск бонды, навязали неприятелю свой план боя – затяжного, на весь день, до вечера.

Утром, до битвы, была ясная тихая погода. Но начался бой, и с небом что-то случилось. Здесь, под Стикластадиром, никто не замечал тревожной перемены в настроении неба и солнца, здесь бились люди насмерть. А там, в вышине, извечная синь подалась вдруг бурой краской, а солнце – еще полдень был – резко покраснело, то ли от усталости, то ли от перенапряжения, а, может быть, от стыда, и, будто бы не желая свою стыдливость показывать любопытному люду, стало медленно набрасывать на лик стыдливый свой темную занавеску.