Лев Жданов - Под властью фаворита

Наивные, детские речи юрода-мечтателя, как ни странно, нашли отклик в душе у большинства этих обозленных, опьянелых от вина и нужды, полусознательных людей, готовых за миг перед тем бить и сокрушать, что бы под руку ни попало… Словно сказку им стали рассказывать, да такую, что может сбыться наяву. Крики стихли. Многие задумались, как будто ожидая, что и в самом деле возможно приступить к такому «опросу» претендентов на трон, который не иначе как завтра опустеет по смерти императрицы Анны.

И только один голос нарушил, разбил общее настроение.

Парень-запевала, худой, напряженный, напоминающий борзую, поджарую и злобную, бегущую за зверем и вдруг потерявшую след, он один нашелся что ответить сказочнику-юроду.

– Ду-у-урак!.. Ен в те поры, при опросе, чево ни обещает… Язык без костей… Кисельны берега, молошны реки… Слыхал, и нонешня государыня, как на царство ее звали, подписала бумагу: никого не казнить, заодно с лучшими людьми думу думать государеву… А што вышло… Дышло!.. Бироновцы нас замаяли… Кровь пьют людскую, словно воду льют ее… Фалалей!.. Юрод, одно слово… Наобещает спервоначалу много, после даст немца с плетью алибо курлянца с палками да с дыбой!.. Видали мы…

– Прочь поди, мездра! – снова уловчился один из солдат и откинул в гущу толпы, почти к самой стене, мужичка-примирителя.

– О-о-ох, за што же, братцы! – падая на стол грудью и оттуда скатясь на скамью, жалобно застонал тот. – Нешто я… Ой, ушиб-то как… О-ох…

И со стоном струйка крови хлынула изо рта на обнаженную, худую грудь блаженного.

– За што ж так людей калечить! – сразу вскинулись певуны-парни, уже и без того взвинченные предыдущими перекорами с солдатами и матросами. – Живодеры!.. Робя, бей их, окаянных!..

Тяжелый штоф, брошенный чьей-то рукой, мелькнул над головами и врезался, словно метательный снаряд, в гущу матросов и гвардейцев, раскровенив двум-трем из них головы и лица своими острыми углами.

– Наших бить!.. Зубы береги! – кидаясь вперед, обрушил Толстов ответный удар своего жилистого кулака на скулы первого попавшегося парня.

Свалка сразу приняла дикий характер. Бутылки и штофы полетели со всех сторон, со звоном разбиваясь о стены, о головы людей, раня многих кругом осколками. Столы, табуреты, скамьи – были опрокинуты и разбиты, куски от них пошли в дело, как оружие нападения или защиты. Фонари и плошки почти все были сброшены на пол, растоптаны ногами… Два-три фонаря, висящих повыше, уцелели, но их свет почти не озарял обширной горницы, и побоище кипело во тьме, отчего казалось еще страшнее и грознее… Бабы, дети, забившись по углам, неистово кричали от страха, молили о пощаде, призывали Бога или извергали самые гнусные ругательства.

Пьяные, озверелые потаскушки сами кидались в драку, визжа, царапая, кусая, не чувствуя ударов, порою очень тяжких, почти смертельных, как будто ими овладели все бесы преисподней.

Видя, что через толпу не пробраться к дверям, многие кинулись к окнам, разбили их и старались уйти из опасной толчеи боя. Но небольшие, высоко от пола расположенные оконца с трудом пропускали фигуры, укутанные в кожухи и свитки…

– Убива-а-ают!.. На помочь!.. Караул, на помочь! – дико выкрикивал между тем Арсентьич, успевший при самом начале побоища выскочить из дверей, распахнутых им настежь.

Яковлев, давно предвидевший свалку, тоже успел заранее подобраться к дверям и теперь стоял на пороге, в просвете дверей, ожидая, что будет дальше.

Крики Арсентьича были не напрасны. Дозор как раз в это время показался из-за угла, и патрульные бегом кинулись к харчевне, миновали раскрытую дверь, остановились у порога, стараясь вглядеться и разобрать, что творится в этой тьме, полной каких-то теней, проклятий, стонов и отчаянной ругани…

– Стой смирно!.. Што за бунт! – что было силы окрикнул дерущихся старший дозорный. – Смирно, говорю!.. Колоть велю штыками… Стрелять будем!.. Да тьма тута кромешная… Гей, хозяин… Черт бородатый!.. Давай огню!..

– Несу… Даю!..

Арсентьич нырнул за стойку, нашарил там пару фонарей, зажег в них сальные огарки и поставил на стойку. Стало гораздо светлее.

Свалка при первых окриках старшего невольно приостановилась. Противники так и остались, смешавшись между собою. Но солдаты первые отхлынули от мужиков, двинулись вперед и стояли теперь почти лицом к лицу с патрулем. Дозорных было всего человек десять, а гвардейцев и матросов – втрое больше, и последние особенно возмутились вмешательством дозора.

– Энто што еще за начальство! – первый окрысился Толстов. – Али своих не признал!.. Видать, недавно и приняли вас в Питер-городок, дрыгун кривоногих. А мы, тутошние, не больно пужливы… Спросил бы: «В чем причина?» А он: «Стрелять буду!»

– Ишь какой грозный! – заговорили солдаты-гвардейцы. – В своих-то да стрелять… Попробуй…

– Нету нам «свояков» тута… Где бунтуют, тамо и смирять приказано… Штобы тихо!.. – угрюмо, хотя и не так решительно отозвался старший дозорный. – Начальство и над нами, и над вами поставлено. Шебаршить не полагается… Расходись тишком… Не то погоним прикладами… Вот!..

– Што… и на вас кнутик пришел… Осели… Воины… Али кишка тонка, не глотнет куска! – с целью подзадорить матросов и солдат-гвардейцев стали посмеиваться парни, сознавая, что с кулаками и обломками мебели на дозор не пойдешь, без помощи тесаков и матросских кортиков.

– Мы осели! – вскипел Толстов и за ним другие, самые бесшабашные или опьянелые более других. – Ни в жисть не уступим… Гей, вы, убирай ноги, пока целы… Проваливай, ты, дрыгун кургузый, и со всею калечью своей, с инвалидной командой… Не стрелишь небось. Гей, наши! Беги хто ни есть за подмогой… Казармы-то недалече!.. Мол, немцы на нас дрыгунов наслали… – отдал приказ семеновец, постарше годами, с нашивками, одному из своих. – Скажи: стрелять хотят нас, как собак, ни за што ни про што… На помогу зови!..

– Я мигом! – проскользнув за дверь, откликнулся посланный и исчез во тьме, где, казалось, назревало что-то тяжелое, зловещее…

– Не смей уходить! – попытался было старшой дозорный остановить убегающего, но тот с крупной бранью оттолкнул помеху, и только топот его быстрого бега несколько мгновений звучал среди внезапно наступившей тишины…

Так затихает порою и природа перед сильным взрывом.

Взрыв не замедлил наступить.

– Беги, слышь, Пахом… – тревожно обратился старшой к одному из дозорных. – Бунт, мол… Не одолеть нам, мол… Как быть, мол… Сдоложи старшему начальнику… Знаешь, тут за площадью стоянка.

– Бегу! – отозвался Пахом и, грузно перевалив за порог, звякнув ружьем на ходу, тоже скрылся в ночной непроглядной тьме…

– Слышь… братцы… Лучше уж добром! – попытался обратиться к толпе старшой. – Уходи по домам али как там кому надоть… Мы заберем тех лишь, хто самый заводчик оказался… Ево вот… ево!.. – указывая на Толстова, на двух парней и на пожилого семеновца, пояснил патрульный. – А вы – разойдися… Не то хуже буде!..