Георг Эберс - Тернистым путем [Каракалла]

Тут она была прервана приходом Филострата. Он явился не один; следовавший за ним раб императора принес ей в изящной корзинке подарки от Каракаллы.

Первым из подарков были два венка – из роз и цветов лотоса, имевшие такой вид, как будто их сорвали только перед восходом солнца, так как среди цветов и листьев сверкали в виде блестящей росы прикрепленные на тонкой серебряной проволоке бриллианты в легкой оправе. Вторым подарком был букет цветов, вокруг ручки которого обвивалась гибкая, осыпанная рубинами и изумрудами змея, которая должна была служить запястьем на женской руке. Третья вещь была шейная цепочка из особенно драгоценных персидских жемчужин, которые, по уверению торговцев, принадлежали к собранию сокровищ великой Клеопатры.

Мелисса была охотница до цветов, а драгоценные подарки, их сопровождавшие, должны были порадовать сердце всякой женщины. Однако она бросила на них только мимолетный взгляд и при этом покраснела от неприятного замешательства.

То, что должен был сказать ей тот, кто передал подарки, казался ей гораздо более достойным ее внимания, чем самые подарки царственного жениха. Действительно, беспокойные манеры обыкновенно столь спокойного философа показывали, что он должен передать нечто гораздо более серьезное, чем эти подарки влюбленного.

Эвриала, видевшая, что он еще раз попытается склонить Мелиссу к уступчивости, прямо объявила, что нашла средства и пути устроить бегство девушки, но он с легким вздохом покачал головою и сказал:

– Хорошо, хорошо! В то время как дикие звери будут получать в цирке свою долю добычи, я сяду на корабль. Пусть настанет для нас радостное свидание здесь или где-нибудь в другом месте! Я должен прежде всего направить свой путь к матери императора, чтобы сообщить ей, что он избрал тебя в супруги себе. В ее согласии для этого он не нуждается: разве Каракалла когда-нибудь справлялся о чьем-либо одобрении или порицании? Но мне следует обратить к тебе сердце Юлии. Может быть, мне посчастливится это сделать. Но ты, девушка, отказываешься от этого и бежишь от ее сына. И все-таки поверь мне, дитя, сердце этой женщины – сокровище, не имеющее себе подобных, и тот, для которого открыты ее объятия, в состоянии будет перенести много тяжелого. Когда я в последний раз оставлял тебя, я старался войти в твое положение и одобрял твою решимость, но было бы недобросовестно еще раз не выставить тебе на вид, что должно будет случиться, если ты поступишь по своей воле, и цезарь сочтет, что ты пренебрегла им, дурно с ним поступила и обманула его.

– Именем богов, что такое случилось? – прервала помертвевшая Мелисса сильно возбужденного собеседника.

Но Филострат прижал руку к груди, и его голос звучал хрипло, когда он продолжал с грустным волнением:

– Решительно ничего нового. Но старое идет своим путем. Тебе известно, что император за сопротивление его союзу с тобою пригрозил смертью старому Клавдию Виндексу и его племяннику. Однако все мы надеялись, что Каракаллу можно будет уговорить смилостивиться над ними. Ведь он любит, ведь он был так весел во время трапезы. Я сам был во главе ходатаев и употребил все средства, чтобы вызвать в цезаре более кроткое настроение. Но он не допустил смягчить себя, и как старик, так и юноша, благороднейшие среди благородных жителей Рима, перестанут существовать, прежде чем закатится солнце этого дня. А эта кровь, дитя, будет пролита Каракаллой вследствие любви к тебе. Поставь же себе самой вопрос: скольких жизней будет стоить твое бегство, когда ненависть и ярость окончательно овладеют душою повелителя?

Тяжело дыша, слушала Эвриала речь философа, не обращая внимания на Мелиссу. Но едва успел Филострат задать последний вопрос, как Мелисса в страстном возбуждении бросилась к ней, схватила ее руку своими руками и точно вне себя воскликнула:

– Следует ли мне послушаться твоего совета, Эвриала, или внять воплю испуга, раздающемуся в моем собственном сердце?

Затем она отошла от матроны и, обратясь к философу, вскричала:

– Неужели ты в самом деле прав, Филострат? Неужели мне следует остаться, чтобы предотвратить это несчастье, так страшно угрожающее другим?

Тут она, охваченная душевным волнением, прижала руки ко лбу и с бурным волнением продолжала:

– Ведь вы оба люди мудрые и, наверное, одушевлены желанием добра. Каким же образом вы даете мне совершенно противоположные советы? А мое собственное сердце? Почему божество делает его немым? Ведь оно всегда умело говорить достаточно громко, когда я мучилась сомнением. Я наверняка знаю только одно: если бы мне было возможно ценою своей жизни уничтожить все это, я с такою же готовностью позволила бы бросить себя на растерзание львам и пантерам, как та девушка-христианка, которую мать видела улыбающейся, когда ее вели на арену. Блеск и могущество мне ненавистны, как вот тот букет с поддельною росою. Я научилась не слушаться голоса своекорыстия. Если я еще чего-либо желаю для себя, то только одного – сохранить верность тому, которому я поклялась в ней. Но из угождения отцу и в уверенности, что мое присутствие здесь убережет многих от смерти и гибели, я соглашалась взять на свои плечи эту тяготу, навек разлучиться с возлюбленным и презирать самое себя.

– Покорись неизбежному! – перебил ее философ внушительным тоном. – Бессмертные вознаградят тебя за это благословениями тех сотен людей, которых одно слово, произнесенное твоими устами, сохранит от погибели и всяческих ужасов.

– А ты? – спросила девушка, глядя с беспокойством в лицо Эвриалы.

– Следуй внушению собственного сердца, – с волнением проговорила матрона.

Мелисса с напряженным вниманием выслушала обоих советчиков, и они выжидательно глядели на нее, между тем как она с высоко поднимающейся грудью, в каком-то самозабвении неподвижно уставилась глазами в пространство.

И им не пришлось долго ждать. Девушка порывисто приблизилась к Филострату и проговорила с уверенною решительностью, поразившею ее друга:

– Пусть будет так. Я в глубине души чувствую, что это настоящий путь. Я остаюсь, отрекаюсь от любви своего собственного сердца и принимаю на себя то, что посылает мне судьба. Это будет тяжело, и велика моя жертва. Поэтому я должна приобрести уверенность, что все это делается мною не напрасно.

– Но, дитя, – перебил ее Филострат, – кто же в состоянии заглянуть в будущее и ручаться за грядущие события?

– Кто? – спросила Мелисса спокойно. – Только тот, в руке которого лежит моя будущая судьба. Я предоставляю решение самому цезарю. Ты теперь отправишься к нему – я делаю тебя своим ходатаем. Передай ему мой поклон и скажи от моего имени, что я, которую он удостаивает своею любовью, осмеливаюсь смиренно, но настоятельно просить его не мстить престарелому Клавдию Виндексу и его племяннику за то, что они погрешили против меня. Пусть из любви ко мне он дарует им жизнь и свободу. Прибавь, что это первое мое желание, исполнение которого я ожидаю от его великодушия, и облеки все это в такие убедительные слова, какие только может внушить тебе твое красноречие. Если он окажет милость этим несчастным, тогда это послужит ручательством того, что мне будет возможно ограждать и других от его гнева. Если же он откажется помиловать их, и они подвергнутся смерти, то это будет означать, что он сам и через него и судьба решили иначе; тогда он в последний раз увидит меня живою в цирке. Так и будет, я повторяю это.