Георг Эберс - Тернистым путем [Каракалла]

Собака Мелас давно уже прыгала с бурными изъявлениями ласк возле Мелиссы, и теперь девушка услыхала также крик скворца, сперва – «Олимпия!», затем – «Моя сила!»

Радостная улыбка мелькнула на свежих губках девушки, когда она заглянула в мастерскую; но вдруг оба ряда снежно-белых зубов, показывавшихся каждый раз, когда она бывала весело взволнована, исчезли, так как отца, по-видимому, не было дома. Он, наверное, не работал, потому что широкое окно мастерской теперь, перед самым полуднем, не было закрыто занавесью. Однако же в это время он обыкновенно всегда бывал дома, и радость ее была бы испорчена наполовину, если бы она не нашла его здесь.

Но что это? Что могло это значить?

Собака возвестила о ее приходе, и седая курчавая голова старой Дидо выглянула из двери ей навстречу, но быстро исчезла. Как она была бледна и какой имела странный вид, совершенно такой, как в то утро, когда врач сказал служанке, что этот день будет последним днем жизни ее госпожи.

Веселость Мелиссы пропала, и, не переступив еще порога, с которого ярко блеснуло ей навстречу с темной мозаики веселое громкое приветствие «радуйся», она позвала рабыню.

Ответа не было.

Ей пришлось идти в кухню, чтобы отыскать старуху. Подчиняясь глубоко вкоренившейся привычке откладывать неприятные известия насколько возможно, Дидо убежала к очагу. Там стояла она перед угасшим огнем и громко плакала, закрыв лицо морщинистыми руками, как будто боясь взгляда той, которую она должна была глубоко встревожить.

Один взгляд на рабыню и на слезы, которые текли между ее пальцами на худые руки, показал Мелиссе, что она сейчас услышит что-то ужасное. Бледная, положив руку на вздымающуюся грудь, она пожелала узнать все; но прошло довольно много времени, прежде чем Дидо могла рассказать в понятных словах, что произошло.

Однако же и тут она еще раз поискала глазами Аргутиса, которого считала умнейшим из людей; она знала, что он сумеет рассказать все гораздо лучше и осторожнее, чем она.

Но галла не было, и Дидо начала говорить сама, часто прерывая всхлипываниями свой печальный рассказ.

Между полуночью и восходом солнца отец вернулся домой и лег спать. Когда он рано утром кормил птиц, явился в дом египтянин Цминис с несколькими сыщиками и хотел арестовать хозяина от имени императора. Герон заревел, как бык, сослался на свое македонское происхождение, на свои права в качестве римского гражданина и на многое другое и спросил, в чем обвиняют его.

Ему отвечали, что по особому приказанию начальника полиции он должен находиться под арестом, пока не будет подвергнут суду его сын по обвинению в государственной измене. Но господин, хныкала Дидо, сильным ударом кулака свалил с ног полицейского, который хотел его схватить. Дело дошло до громких криков брани с обеих сторон и даже до кровавой драки. А скворец при этом все время кричал: «Моя сила!», и все птицы так суетились и подняли такой шум, что хоть вон беги. Посторонние люди тоже пробрались в дом, и только тогда, когда сосед Скопас уговорил Герона, тот отправился с полицейскими.

– С порога, – закончила рабыня, – он крикнул мне, что ты, Мелисса, должна остаться у Полибия, пока ему, Герону, не будет возвращена свобода, а Филипп должен просить заступничества префекта Тициана и при этом подарить ему дорогие безделушки, ты знаешь какие. Наконец, – здесь старуха вновь разразилась потоком слез, – наконец, он поручил мне позаботиться о могиле госпожи и о птицах. Для скворца я должна достать свежих мучных червей.

Мелисса, задыхаясь, слушала этот рассказ. Румянец сбежал с ее щек, и когда старуха кончила, она спросила ее глухим голосом:

– А Филипп и Александр?

– Мы позаботились обо всем, – отвечала старуха. – Как только я и Аргутис остались одни, мы начали советоваться. Он побежал к нашему Александру, а я – к Филиппу. Я нашла его в комнате. Он вернулся поздно, сказал мне слуга. Я застала его еще в постели, и мне стоило довольно большого труда разбудить его. Затем я рассказала ему все, и он стал говорить такие нечестивые речи, что будет неудивительно, если боги накажут его. Он хотел тотчас отправиться к префекту, как был, в беспорядке, со всклоченными волосами. Я едва образумила его, и между тем, как я умастила его волосы и помогла ему надеть новое праздничное платье, он, должно быть, собрался с мыслями. Он объявил, что хочет прежде отправиться в наш дом, чтобы поговорить с тобою и Аргутисом. Последний вернулся, но он не нашел Александра, потому что несчастный юноша принужден скрываться, точно какой-нибудь убийца.

Здесь старуха снова заплакала, и только после того как Мелисса успокоила ее ласковыми словами, она могла продолжать свой рассказ.

Филипп еще вчера узнал, где скрывается Александр, и потому хотел отправиться за озеро, чтобы сообщить ему о случившемся. Но верный и умный Аргутис удержал философа, представляя ему, что легко воспламеняющийся Александр, как только узнает, что из-за него отца лишили свободы, немедленно явится к своим преследователям и погубит себя. Александр должен скрываться до тех пор, пока император находится в Александрии. Вместо Филиппа, который пусть идет к префекту, отправится за озеро он, Аргутис, чтобы удержать Мелиссу от возвращения домой и сказать Александру то, что нужно. Может быть, сыщики будут следить и за ним, Аргутисом, но он знает разные переулки и переулочки и сумеет направить их на ложный след.

Тогда философ одумался. Раб ушел и скоро должен вернуться.

Мелисса представляла свое возвращение домой совершенно в другом виде! Сколько новых забот, полных страха!

Но как ни мучила ее мысль о том, каким образом вспыльчивый, неугомонный отец будет переносить свое заключение, она не проронила ни одной слезы, сообразив, что только обдуманными действиями, а не жалобами можно помочь двум близким людям, находившимся в опасности.

Ей нужно было остаться одной, чтобы собраться с силами и обдумать все.

Поэтому она приказала удивленной Дидо приготовить ей закуску и стакан вина. Затем села на стул перед сложенным шитьем, оперлась локтями на маленький столик, стоявший возле нее, опустила голову на руки и начала думать, к кому ей обратиться, чтобы помочь отцу.

Прежде всего ей пришла мысль о самом императоре, взгляд которого встретился с ее глазами и за которого она молилась и принесла жертву.

Но при этой мысли кровь прилила к ее щекам, и она решительно отстранила ее от себя. Однако же ее ум не мог тотчас же оторваться от Серапеума, где лежал ее жених в лихорадке. Она знала, что там отведена большая квартира верховного жреца Феофила с парадными комнатами и праздничными залами для императора, и вспомнила рассказы брата об этом важном господине, который наряду с римским жрецом Александра стоял во главе языческих культов города. Феофил слыл даже за философа, часто оказывал знаки уважения Филиппу и приглашал его в свой дом.