Георг Эберс - Тернистым путем [Каракалла]

Ей предстояло тотчас явиться перед матерью Коринны, а может быть, даже перед императором, в качестве просительницы, и от ее действий зависела участь ее домашних. Она живо чувствовала, что на ней лежит серьезная обязанность. Она выпрямилась и движением руки поправила волосы на голове; сердце ее страшно забилось, когда она увидала на возвышении над ступенями несколько сановников, разговаривавших с величественной женщиной. Она только что встала с кресла из слоновой кости и под руку с каким-то римским сенатором – это звание обличала тога с пурпурною каймой – сошла со ступеней навстречу Мелиссе.

Знатная матрона, которая ожидала посещения повелителя мира и все-таки удостаивала сойти к ней, скромной дочери художника, была на полголовы выше своего аристократического спутника. Короткого мгновения, в которое подошла к ней мать Коринны, было достаточно, для того чтобы наполнить душу Мелиссы благодарностью, доверием и восторженным удивлением. Кроме того, видя перед собою эту величавую женскую фигуру в великолепном белом парчовом платье, вышитом золотом и сверкавшем драгоценными каменьями, Мелисса задавала себе вопрос: чего стоит матери, только несколько дней тому назад потерявшей свою единственную дочь, являться в этом пышном наряде перед императором и толпой шумных гостей не только с приветливым, но даже с сияющим лицом.

Душою девушки, так нуждавшейся в милосердии, овладело искреннее сострадание к этой богатой женщине, дому которой было отдано императором предпочтение перед всеми другими в городе. И когда матрона остановилась перед ней и своим грудным голосом ласково спросила, какая опасность угрожает ее брату, Мелисса поклонилась с непринужденною грацией и, хотя она в первый раз в жизни говорила с такою знатною госпожою, отвечала ясно и с полным сознанием цели, которая привела ее сюда:

– Я Мелисса, сестра живописца Александра. Я хорошо понимаю, что теперь, когда ты так занята, с моей стороны большая смелость беспокоить тебя, но я не видела никакого другого средства для спасения брата, жизни которого угрожает большая опасность.

Вереника вздрогнула и серьезно, с легким упреком сказала своему спутнику, мужу своей сестры и первому из египтян, получившему доступ в римский сенат:

– Не говорила ли я этого, Церан? Только очень важное дело могло побудить сестру Александра обратиться ко мне за советом в такую минуту.

Но сенатор, черные глаза которого благосклонно глядели на Мелиссу, любуясь ее редкою красотою, быстро возразил:

– Если бы она пришла даже ради самого маловажного дела, она все-таки была бы для меня, как и для тебя, желанною гостьей.

– Оставь это, – прервала его Вереника укоризненным тоном. – Скорее, дитя, говори, что случилось с твоим братом?

Тогда Мелисса в коротких и правдивых словах рассказала, в чем провинился легкомысленный Александр и что угрожает ему, ее отцу и Филиппу. Затем она с трогательною мольбою просила Веренику оказать помощь ее отцу и братьям.

Между тем резко очерченное лицо сенатора все больше и больше омрачалось, да и Вереника потупила свои большие глаза. Ей было, очевидно, трудно прийти к какому-нибудь решению. На этот раз она была избавлена от необходимости дать немедленно ответ: появились посланцы цезаря, и сенатор с лихорадочною поспешностью приказал Мелиссе отойти в сторону. Затем он шепнул свояченице:

– Не следует под твоею кровлей портить настроение цезарю из-за этих людей. – На это Вереника успела ответить только: «Я не боюсь его», потому что как раз в эту минуту к ним подошел первый посланец и сообщил, еле переводя дух, что император не приедет и что послы, которым он поручил извиниться за него, следуют за ним, вестником, пешком.

При этом известии Церан, обращаясь к свояченице, воскликнул с горьким смехом:

– Назови меня по крайней мере хорошим пророком! С тем, что он довольно часто проделывает с нами, сенаторами, должны примириться и вы.

Но матрона едва слушала его; она с глубокою благодарностью подняла глаза, и из ее груди вырвалось облегченное восклицание:

– Хвала богам за эту милость!

Затем она отняла руки от своей бурно волновавшейся груди и крикнула домоправителю, который прибежал вслед за вестником:

– Императора не будет. Уведомь об этом господина, но так, чтобы этого никто не слышал. Он должен принять здесь вместе со мною послов. Назначенную для меня подушку вели тотчас же убрать, а затем пир должен начаться немедленно. О Церан, ты не знаешь, от какой муки избавляется моя бедная душа!

– Вереника! – сказал сенатор предостерегающим тоном, прикладывая палец к губам. При этом он снова увидел молодую просительницу и крикнул ей тоном соболезнования: – Твой приход сюда был, к сожалею, напрасен, моя красавица! Если ты так же разумна, как очаровательна, то поймешь, что просить, чтобы кто-нибудь стал между львом и теми, кто привел его в ярость, значит требовать слишком многого.

Однако матрона не обратила внимания на это предостережение, предназначавшееся также и для нее; встретив умоляющий взгляд Мелиссы, она сказала ей с исполненною достоинства решимостью:

– Ты останешься. Мы увидим, кого к нам пришлет император. Я лучше, чем этот господин, знаю, что значит видеть в опасности того, кто нам дороже всего на свете. Сколько тебе лет, девушка?

– Восемнадцать, – ответила Мелисса.

– Восемнадцать? – переспросила матрона, как будто испуганная этим числом, потому что ее умершей дочери было тоже восемнадцать лет. Затем она возвысила голос и продолжала с ободряющей теплотой: – Я сделаю для тебя и для твоих близких все, что от меня зависит. И ты поможешь мне, Церан.

– Если это нужно, то с полною готовностью, которую внушают мое почтение к тебе и восторженное поклонение всему прекрасному. Но вот идут послы. Старший из них – ученый Филострат, сочинения которого ты знаешь; младший – баловень счастья Феокрит, о котором я тебе говорил. Если бы прелесть ее лица сумела очаровать этого всемогущего властителя!

– Церан! – остановила его матрона с серьезным укором в голос. Впрочем, она не слушала извинений сенатора, потому что в эту самую минуту сходил с лестницы навстречу послам ее муж Селевк.

Первым заговорил Феокрит, причем и здесь, несмотря на траурную тогу, которая драпировала его фигуру красивыми складками, он ни одним жестом не заставил забыть в нем прежнего актера и танцовщика.

Когда Селевк представил его своей супруге, Феокрит рассыпался в уверениях, что его высокий повелитель был столь же испуган, сколько огорчен, когда, едва час тому назад, уже одетый для праздника и украшенный венком, узнал, что боги жестоко похитили единственное дитя из дома, от гостеприимства которого он ожидал веселых часов. Цезарь с глубоким прискорбием чувствует, что он по неведению нарушил то спокойствие, которое принадлежит печалующимся по праву. Он, Феокрит, просит их быть уверенными в благоволении к ним властителя мира. Что касается его самого, то он сумеет доложить императору, как великолепно украсили они в честь его свое роскошное жилище. Его высокий властитель с глубоким волнением узнает, что даже мать, лишившаяся своего ребенка и плачущая подобно Ниобее, освободилась от своего окаменения, приковавшего ее к Сипилосу, и приготовилась достойно принять величайшего из всех смертных гостей, сияющая, подобно Юноне, за золотым столом богов.