А. Сахаров (редактор) - Иоанн Антонович

Там девкам приносят сидр из яблок и фаянсовые блюдца…

– Что я теперь имею? – кричит фельдмаршал с болью. – Вместо баб – оранжереи с померанцевыми, лимонными и лавровыми деревьями!

Там капралы курят табак и запивают пивом. Говорят капралы, адъютанты, фавориты и барабанщики:

– Что сказала матушка? Слушайте. Не тряси пепел в винегрет, ты, барбаросса!

– Эй, девка, чего ты машешь всеми ногами!

– Перед вами гений. Снимите шляпу, капустница!

– Если ты гений, так почему скрывал раньше?

– Она читает в очках, притом с увеличительными стёклами. Ну и смех! уже столько лет, а читает в очках.

– Ум хорошо, два лучше, а три с ума сведут.

– Ну и морда у моей вакханки!

– Петербург!

– Я и говорю, мы – Петербург. Москва – столица бездельников и холуёв!

– Что ты там сказал про Москву, сын человеческий? Повтори – и не нужно будет никакой дуэли. Смерть на месте!

– Смерть – смертный грех.

– Не трогай мою сестру, она – моя сестра, и у нас есть мать.

– А у меня что – нет матери? Я что – сирота, что ли?

– Это не я сказал про Москву. Это слова её императорского величества – Екатерины Второй.

– Блеф – твоя Вторая!

– Эй-эй! Не попади к Панину, сын человеческий!

– Солдат – это Россия!

– Дурак! Россия – это солдат!

– Мама, я ещё вернусь в твой домик!

– Семь «червей»! Все «черви»-мои!

– Вист!

– Все «черви» – твои, и сам ты не человек – а червяк, мой мальчик!

– Отдай мне всех червей – я отнесу их матушке государыне нашей, пусть половит рыбку в мутной водице!

– Что Генрих Четвёртый [362], Наваррский, говорил французам? Он говорил вот что: «Монсеньоры! Вы – французы, неприятель – перед вами!» Вспышка патриотизма. Что генерал Цитен говорил немцам? Он стоял перед немецкими дивизиями с хорошо причёсанными седеющими волосами и говорил вот что: «Солдаты и офицеры! Сегодня у нас генеральное сраженье, следовательно – что? Следовательно, всё должно идти как по маслу». Рассудительно! А как победили мы Берлин? Кто крикнул: «За Бога, за царя, за святую Русь?» Кто крикнул? Мы – не знаем. Все без памяти бросились на врага, и – победа! Вот это клич!

– За Бога мать тоже можно крикнуть.

– Молодец, и это – клич!

– Дадите вы мне, в конце концов, сказать слова Екатерины?

– Давай. Уймитесь, этот словарь хочет сказать слова!

– Вот что сказала императрица: «Дворянство с величайшим трудом покидало Москву, это излюбленное ими место, где главным их занятием является безделье и праздность».

– Ха-ха-ха! Вот так yxa!

– А ещё что она сказала, не помнишь? Я помню: «В России всегда было много тиранов, потому что народ по природе своей бездеятелен, а также много доносчиков, и все их любят».

– Эй-эй! Не цитируй стерву!

– Мама, я ещё вернусь в наш домик!

– Не пей вино, дитя, от вина слепнут!

– Пас!

– Чепуха! Я пью, пью, четырнадцать лет пью – и не ослеп.

– А ты попей месяц подряд, потом выверни карманы – и ничегошеньки не увидишь!

– Никита Иванович Панин!

–. . . . . .

– Что я слышу? Я слышу – тишину, и все встают!

– Скотские шуточки.

– Адъютант, послушайте про Панина. Марья Дмитриевна Кожина посплетничала насчёт Орловых. Императрица узнала и позвала Панина. Эта Тайная канцелярия явилась во всём блеске своих бриллиантовых пряжек и бакенбард. В этот момент во дворце был маскарад. Кожина, как ни в чём не бывало, плясала на маскараде и вертела хвостиком и язычком. Государыня приказала Панину, он исполнил: он тихонько попросил генеральшу Кожину поехать с ним, побыстрее, их ждут. Она поехала. Он привёз её в Тайную канцелярию, снял свои франтовские манжеты из драгоценных брюссельских кружев и высек Марью Дмитриевну собственной холёной ручкой, в которую он взял розгу – ветку голландской розы с цветами и шипами. Потом Никита Иванович отвёз, как и полагается, танцовщицу на бал. Обратно. Бедняжка, ещё совсем молоденькая и неискушённая генеральша, не сказала ни единого слова. Она затаила слёзы и продолжала пляски. Менуэт, монимаска, котильон – она всё плясала. Только острый глаз мог бы приметить, что она танцует со странностями, приседает. А ведь была – королева бала.

– Я – Николай, а ты?

– Ну, тогда и я – Николай! Давай называть друг друга «Николай» – всё же жить будет повеселее.

– Ну что ж, Николай, мне кажется, что жизнь потихоньку налаживается.

– Правильно, Николай. Жизнь потихоньку налаживается: потихоньку поумираем!

– Все полки как полки, только у нас, негодяев, не полк, а чёрт знает что: казаки, греки, албанцы, татары, горцы, черемисы, один я – русская душа.

– Пей, пей, колокольчик, а потом поблюём – и баюшки-баю!

– Ах, Княжнин! Княжнин написал драму «Вадим». Панин побеседовал с автором. Голос начальника Тайной канцелярии был – одна лишь ласка. Княжнин прибежал домой в слезах. Он поплакал, слёг и умер утром. А Александр Николаевич? Ему сказали это имя – он упал в обморок.

– Какому Александру Николаевичу? Какое имя сказали?

– Радищеву – Панина!

– Послушай, Мирович, писать пиши, хоть стихи, хоть что хочешь, но прошу тебя Христом – не плюй в мою душу! Знать не знаю я твоего Иоанна Антоновича! Не слышал такого имени!

– А у кого теперь есть имена? Имён-то и нет, мой мальчик! Все – псевдонимы.

– Ну-ка, ну-ка, объясни!

– Чего объяснять? Догадайся! Пётр Третий – псевдоним Карла-Петра-Ульриха, Екатерина Вторая – псевдоним Софии-Фридерики. А ЕГО спрятали в Шлиссельбург.

– Ты-ты, кого – его? Договаривай!

– Иоанна! Ивана Антоновича! Припрятали, сволочи!

– Мама, мама, я ещё вернусь в твой домик!

– Где капрал Державин?

– Нет, и нет поручика Ушакова! Ребята, мы недосчитались, в своих рядах лучших из лучших: шулера и алкоголика. Где они, дети наши?

Державин сидел на канапе с девчонкой. Девчонке семнадцать лет. У неё фарфоровое личико, фарфоровая шейка. Двое цыган, с большими животами, в малиновых жилетах, с толстыми чёрными усами, все пальцы в серебряных перстнях, – цыгане яростно рвали струны гитар и пели сногсшибательными голосами:

Поручик Аполлон Ушаков проигрался на бильярде. Он расстегнул свой мундир медного цвета и сосредоточенно, с разумным выражением лица отрывал пуговицу за пуговицей. Время от времени он брал со стола бутылку мадеры и поливал свою мраморную грудь вином, объясняя себе разумным голосом (голос разума!) – не жалко мне мадеры, только бы на груди росли волосы страсти.

Красномордый от пива Коняхин разносил на деревянных подносах блины: с вареньем, с коровьим маслом, со сметаной, с подливками, с красной икрой, с сёмгой, с гусиной печёнкой. Блины – блестели! Падали бокалы и кружки, их пинали башмаками, они кувыркались и звенели.