А. Сахаров (редактор) - Елизавета Петровна

Комиссия, состоявшая из трёх членов: фельдмаршалов – князя Трубецкого и Бутурлина и графа Александра Шувалова, ставила арестованным бесконечные вопросные пункты и требовала пространных ответов. Ответы были даны, но решение ещё не выходило. Бестужев содержался под арестом в своём собственном доме.

Наряду с его делом производилось и дело об Апраксине, окончившееся, впрочем, скорее – смертью обвиняемого полководца. Великая княгиня Екатерина оказалась весьма причастной к делу. Недозволенная переписка с нею Апраксина и пересылка писем Бестужевым лежала в основании допросов. Екатерина могла не бояться важных обвинений, потому что подозрениями ничего нельзя было доказать. Однако положение её было тяжёлое: подозрения могли остаться в голове императрицы, да и кроме того, Елизавету Петровну должны были раздражить вмешательство Екатерины в дела и значение, приобретённое ею. Следовательно, гнев императрицы был несомненен.

Где искать защиты против этого гнева? Одно средство – это обратиться прямо к Елизавете Петровне, которая очень добра, не переносит вида чужих слёз и очень хорошо понимает положение Екатерины в семье.

Вместе с тем до Екатерины доходили слухи, что её хотят удалить из России. Конечно, она понимала, что эти слухи несбыточны, что Елизавета Петровна никогда не решится на такой скандал из-за нескольких писем к Апраксину. Но она решилась воспользоваться и этими слухами, чтобы обратить оружие врагов против них самих; её жизнь в России стала невыносимой, так пусть ей дадут свободу выехать из России.

Великая княгиня написала императрице письмо, в котором изображала своё печальное положение и расстроившееся вследствие этого здоровье, просила отпустить её лечиться на воды, а потом к матери, потому что ненависть великого князя и немилость императрицы не дают ей более возможности оставаться в России. Елизавета обещала лично переговорить с великою княгинею.

Свиданье произошло после полуночи. В комнате императрицы, кроме неё и великой княгини, находились ещё великий князь и граф Александр Шувалов. Подойдя к императрице, Екатерина упала пред нею на колени и со слезами на глазах стала умолять отправить её к родным за границу. Императрица хотела поднять её, но великая княгиня не вставала. На лице Елизаветы была написана печаль, а не гнев. На глазах блестели слёзы.

– Как это мне вас отпустить? Вспомните, что у вас дети! – сказала она Екатерине.

– Мои дети на ваших руках, и лучшего для них желать нечего; я надеюсь, что вы их не оставите!

– Но что же я скажу другим, за что я вас выслала?

– Ваше императорское величество, изложите причины, почему я навлекла на себя ненависть вашу и великого князя.

– Чем же вы будете жить у своих родных?

– Чем жила пред тем, как вы взяли меня сюда, – ответила Екатерина Алексеевна.

– Встаньте! – ещё раз повторила императрица.

Великая княгиня повиновалась.

Елизавета Петровна отошла от неё в раздумье, а затем подошла к великой княгине с упрёком.

– Бог свидетель, как я плакала, когда, по приезде вашем в Россию, вы были при смерти больны; а вы почти не хотели кланяться мне, как следует, – вы считали себя умнее всех, вмешивались в мои дела, которые вас не касались. Как смели вы, например, посылать приказания фельдмаршалу Апраксину?

– Я? – ответила Екатерина. – Да мне никогда и в голову не приходило посылать ему приказания!

– Как, – возразила императрица, – вы будете запираться, что не писали ему? Ваши письма там! – И она показала рукой на туалет. – Ведь вам было запрещено писать.

– Правда, – ответила Екатерина, – я нарушила это запрещение и прошу простить меня, но так как мои письма там, то они могут служить доказательством, что никогда я не писала ему приказаний и что в одном письме я извещала его о слухах относительно его поведения…

– А зачем вы писали ему это? – прервала её императрица.

– Затем, что очень любила его, и потому просила его исполнять ваши приказания; другое письмо содержит поздравление с рождением сына, третье – поздравление с Новым годом.

– Бестужев говорит, что было много других писем… – уронила Елизавета Петровна.

– Если Бестужев говорит это, то он лжёт, – ответила Екатерина, глядя прямо в глаза императрицы.

Последняя употребила нравственную пытку, чтобы вынудить признание, и сказала:

– Если он лжёт на вас, то я велю его пытать.

– В вашей воле сделать всё то, что признаете нужным, но я писала только эти три письма к Апраксину.

Елизавета Петровна ничего не сказала на это. Весь разговор произвёл на неё сильное впечатление, но не раздражил её.

Великий князь, наоборот, выказал сильное ожесточение против жены. Он старался раздражить и Елизавету против неё, но не достиг своей цели.

Наконец императрица тихо сказала Екатерине:

– Мне много бы нужно было сказать вам, но я не могу говорить, потому что не хочу ещё больше поссорить вас.

– Я также, – ответила великая княгиня, – не могу говорить, как ни сильно моё желание открыть вам своё сердце и душу.

Елизавета Петровна была очень тронута этими словами и отпустила великого князя и великую княгиню, говоря, что уже очень поздно. Но вслед за великою княгинею она послала Шувалова сказать ей, чтобы она не горевала, что она в другой раз будет говорить с нею наедине.

В ожидании этого разговора Екатерина заперлась в своей комнате, под предлогом нездоровья, и скоро имела удовольствие убедиться, как удачно поступила она, потребовав сама отпуск из России. К ней явился вице-канцлер Воронцов и от имени императрицы стал упрашивать отказаться от мысли оставить Россию, так как это намерение начинает сильно беспокоить императрицу и всех честных людей. Он обещал, кроме того, что императрица будет иметь с нею вскоре свидание наедине.

Обещание было исполнено. Императрица потребовала, чтобы Екатерина отвечала ей правду, и первым вопросом было: действительно ли она писала только три известные письма к Апраксину? Великая княгиня поклялась, что только три.

Окончание дела во дворце между императрицею и великою княгинею, разумеется, имело неизбежное влияние и на дело Бестужева с сообщниками, хотя и не спасло их от ссылок, почётных и непочётных. Бестужева выслали на житьё в его деревню Горетово Можайского уезда, Штамке – за границу, Бернарди – в Казань, Елагина – в казанскую деревню. Веймарна определили к сибирской войсковой команде, а Ададурова назначили в Оренбург товарищем губернатора. [104]

Граф Свенторжецкий медлил действительно с расчётом. Он умышленно хотел довести «прекрасную самозванку», как он называл княжну Людмилу, до такого нервного напряжения, чтобы она сама сделала первый шаг к скорейшему свиданию с ним.