А. Сахаров (редактор) - Елизавета Петровна

– Но в таком случае мы погибли! – с отчаянием кричал он, хватаясь за голову. – Если все приверженцы цесаревны состоят из подобных героев, то нам не под силу будет справиться с ними!

И опять принимались хватать, пытать, казнить – однако ни слова не вырвалось у замучиваемых. Из-за границы неслись депеши за депешами, предупреждавшие, указывавшие, раскрывавшие неминуемую опасность, а в руках правительства по-прежнему не было никаких данных. Знали только, что капитан Ханыков принадлежит к числу опаснейших заговорщиков, но прямых улик против него не было, а схватить и пытать гвардейского офицера во время войны, когда столь многое зависело от преданности войск, пока ещё не решались.

Принц Антон пытался воздействовать на жену, молил её, жизнью и счастьем сына заклинал её встряхнуться и посмотреть в глаза опасности, но Анна Леопольдовна только отмахивалась от него, словно от назойливой мухи. Она переживала пору особенных волнений. Её божество, её кумир, её солнышко – Линар собирался навсегда порвать со своей родиной, чтобы «по гроб жизни» оставаться на страже её интересов и блага. Для этого ему надо было съездить на родину, сложить там с себя все полномочия, а потом уже вернуться в виде частного лица в Россию, где ему предстояло занять пост камергера двора её величества. Отъезд Линара был назначен на конец августа, и Анна Леопольдовна уже заранее волновалась при мысли о предстоявшей разлуке. Вот поэтому-то её особенно раздражали «приставания» мужа.

– Как не надоест вашему высочеству, – небрежно кидала она в ответ на уговоры мужа, – ныть всё одну и ту же старую, надоевшую песню? Конечно, опасность есть, но в этой стране природных изменников она будет всегда. Русские – бунтовщики по натуре, и нам надо сначала хорошенько утвердиться, чтобы потом скрутить их как следует, а сейчас мы бессильны, и с этим надо примириться.

– Но ведь впоследствии будет уже поздно! – чуть не со слезами восклицал принц-супруг.

– В таком случае, – с презрительной иронией отвечала принцесса, – укажите мне какую-нибудь разумную меру, и я сейчас же приведу, её в исполнение!

– Первым делом надо потребовать удалить французского посла или даже прямо арестовать его: депеши прямо указывают на него как на опору и главу заговора!

– Отлично, арестуем посла, попрём международное право! Франция объявит нам войну, присоединится к Швеции…

– Но в таком случае надо как-нибудь изолировать царевну Елизавету…

– Может быть, постричь в монахини?

– Это было бы самым лучшим исходом…

– О, разумеется! Это было бы самым лучшим способом погубить Брауншвейгскую династию! Вместо Елизаветы заговорщики возьмут боевым кличем принца Голштинского, которого нам не достать. Мало того, духовенство всегда сумеет объявить постриг царевны недействительным, как насильственный. Неприятности, которые мы причиним ей, оденут её ореолом мученичества, число её приверженцев возрастёт. Отличные перспективы!

– Но по крайней мере надо хоть удалить отсюда гвардейские полки, так как в них таится главная сила.

– А на это я отвечу вам следующее: во-первых, с тактической стороны было бы неосторожным двинуть сразу наши лучшие военные силы; во-вторых, гвардейские полки могут и отказаться идти, и у нас не будет средств и возможности принудить их. Таким образом, мы только себя же обессилим, сами укажем момент взрыва. Ну-с, вы, может быть, предложите ещё что-нибудь, ваше высочество?

Принц молчал.

– Ну так я вам вот что скажу, – продолжала правительница раздражённым тоном, – я достаточно долго слушала ваши бредни, и с меня хватит. Поймите же вы, что каждый раз, когда вы открываете рот, вы говорите глупость. Открываете же вы рот чаще, чем это в силах вынести человеку, и у меня нет ни возможности, ни желания терпеть это далее. Поэтому я решительно прошу вас не надоедать мне больше своими глупостями. Я призвана держать в руках кормило власти, и на мне одной лежит забота и ответственность! До свидания!

Принц с отчаянием уходил, шёл к верному другу Семёну Кривому и плакался ему на жестокую слепоту жены. Кривой только покачивал головой: мало-помалу и он терял надежду спасти положение и всё чаще думал о том, как бы гарантировать себя на случай катастрофы.

Но так скоро сдаваться ему не хотелось, и он продолжал раскидывать свои сети. Однажды он подстроил такую махинацию, которая казалась беспроигрышной.

В доме камергера Воронцова должно было произойти тайное совещание заговорщиков, причём, как это удалось наверное узнать Семёну, собранию должны были быть представлены некоторые компрометирующие заговор бумаги. Таким образом, если бы удалось арестовать собравшихся, то заговор был бы ликвидирован: в руках правительства очутились бы такие многоречивые доказательства вины Шетарди, Елизаветы Петровны и главных приверженцев партии переворота, что все меры, которые были бы предприняты по отношению к этим лицам, нашли бы своё полное оправдание. Но Ванька Каин не только предупредил шахматный ход Кривого, а сумел сыграть злую шутку над последним. Не говоря Брульяру в чём дело, он кое-как, каракулями изложил послу всё дело в анонимном письме и посоветовал приказать Воронцову позвать в этот день на пирушку молодых людей из числа самых знатных и наиболее безукоризненно лояльных.

Жан Брульяр незаметным образом положил это письмо на стол маркизу. Шетарди с помощью Жанны прочёл письмо и оценил совет неизвестного друга по достоинству.

Поэтому, когда на другой день дом Воронцова был оцеплен и туда проникла полиция, последняя застала только самых мирных кутил. Но полиция имела строжайшее приказание не принимать никаких объяснений, не поддаваться никаким обольщениям, а, не обращая внимания ни на что, попросту арестовать всех оказавшихся в данный час у Воронцова с самим хозяином во главе.

Молодёжь, подогретая винными парами, не захотела подчиниться приказу об аресте и оказала кровавое сопротивление. Только с большим трудом и уроном удалось перевязать буянов и отправить их в кордегардию.

На следующее утро, когда родственники арестованных явились грозной толпой к правительнице с протестом против подобных беспримерных действий полиции, разыгрался грандиознейший скандал. Всё это были самые преданные Брауншвейгскому дому лица, и им особенно казалось оскорбительным, что даже реальные заслуги не спасают их от произвола. Самое скверное было то, что приказ об аресте гостей Воронцова был отдан принцем без ведома правительницы. Анна Леопольдовна вышла из себя, в бешенстве накинулась на мужа, публично обозвала его безмозглым дураком и грозила отдать приказ о том, что принц Антон никакими административными правами не пользуется, а потому всякий, повиновавшийся ему в подобных делах, будет считаться самоуправцем и самовольником.