Николай Задорнов - Гонконг

Алексей не стал говорить, что его личных денег хватит ненадолго. Нечего унижаться!

– В таких случаях, господин Купер, еды не просят. Порядочный хозяин дает вперед. Получить аванс – законное право работающего.

Хозяин грубо хлопнул Алексея по плечу и заметил, что у него мускулы как из железа. Купер открыл несгораемый шкаф.

– Пишите расписку. Сколько надо на двадцать человек?

– Сто долларов.

– Можете написать на двести долларов. Сто – матросам, а сто я заплачу вам, возьмите себе. Никто знать не будет.

«Вот как он меня понял! Под меня ключи подобрал!» «Из их заработка?» – «Да», – ответил бы, наверно, Купер. Или: «А вам какое дело?»

Алексей написал, что для матросов, работающих на доках, получил лично от хозяина доков, господина Купера, аванс в сто долларов под оплату, причитающуюся в конце недели.

– Сколько же вы хотите? – зло спросил Купер, принимая расписку.

Алексей смолчал, словно не слышал.

– Можете прислать мне еще людей? Садитесь. Какие есть у вас еще мастера?

– Как бы они ни вывертывались, Алексей Николаевич, – сказал Васильев, принимая аванс, – а матрос свое возьмет. Матроса только накорми.

Матросы располагались на блокшиве. Отставной старик матрос, скуластый, в седом жабо, из обангличанившихся голландцев, как он сам сказал, каких, мол, тут немало, и здоровенный китаец в красной американской рубахе следят за водой в трюме и за якорями.

– Поставят потом солдата для охраны, – предупредил голландец и, скалясь и дружески похлопывая Маточкина по плечу, добавил, что служил в Англии в портовой полиции и здорово бил русских по морде. Пояснил, что ханьшин лучше виски, если утром с похмелья напьешься простой воды, то опять целый день пьяный совершенно бесплатно, и что нищие и рабочие китайцы в Гонконге бессемейные и занимаются скотоложством, а китаянки возятся с британскими моряками.

– Ханьшин хорошо закусывать хреном голландским! – заметил старику Собакин.

Голландец испуганно озирался на новых своих, покатившихся с хохоту подопечных.

– А как по-ихнему «хрен»? – спрашивали Собакина.

– Кажется, хорс редиш – лошадиная редиска...

– А Янка опаздывает, – сказал Мартыньш.

– Он каждый день поздно приходит, – отозвался Лиепа.

– Янку опять поставили на легкую работу, – позавидовал Мартыньш. – Он умеет устроиться... Это такой человек!

– Это, право, так!

– Про него, конечно, ничего плохого не скажу... – начал Мартыньш, – но...

– Да лучше про Янку не говорить, – перебил Маслов. – Он хороший кузнец. А раз послан на ферму, то исполняет.

– Но слушай, вай-вай-вай... Это просто страшно. Это такой человек... А-а, вот и он сам! – не сразу переменился Мартыньш.

– А мы за тебя беспокоились.

– Что за меня беспокоиться! – ответил Берзинь.

За прошлую неделю пленным совсем не платили. Зато в субботу при расчете Васильев получил фунт, шиллинг и мелочь. Он держал монеты на ладони и раздумывал. Деньги не так радовали, как пробуждали зло. Значит, труд стоит денег? И всегда стоил? А что видел он в жизни? Что он получал? Полушки и грошики. Такая плата разжигала обиду не только за свою жизнь в плену. Разве молотобойцы или кузнецы не знают цены своему труду? «Значит, мы стоим, но не знаем... А что же мы видели в жизни до сих пор?» Зло появлялось и к своим офицерам, заботившимся прежде всего о самих себе, и к здешним хозяевам, так долго державшим всех на голодном пайке. «А теперь больше фунта за неделю! Поем мяса и я. Пусть они поставят на горн своего Смита. Они все хвалятся: Смит, Смит!»

По вечерней жаре почти выбившиеся из сил за неделю матросы шли на свой блокшив пешком, вразброд, без строя. Покупали еду по дороге, ели фрукты и пили легкое вино.

– Я хочу купить шляпу и пиджак, – сказал Васильев. – На фунт можно одеться. Куда тебе! И башмаки возьму у китайца... Маслов велел собрать деньги артельщику. Мы ругали, что плохо кормят, а теперь придется варить самим.

Идущих с работы матросов остановил еврей, сказал, что знает, как пленные работают, предлагает им наняться в Южную Америку на плантации надсмотрщиками. «Не идет? Подумайте... Там обучают негров кузнечному делу. Еще можно на золотые прииски в Австралию. Но там мало вакансий... Но очень выгодно».

– Англичанин идет важный, – продолжали свой разговор матросы, двинувшиеся дальше, – а впереди собака, тоже важная и несет трость... А навстречу дог, еще важней их, и за ним хозяйка. Эти собаки выхолены, как скаковые лошади.

– Да, лошадей здесь берегут, – подтвердил Собакин.

– Зря не гоняют. Ездят на китайцах, – согласился Иван Пухов.

Антонов и Строд, с позволения Маслова, наняли паланкины и поехали на пристань.

– Целым поездом, как на свадьбе! – крикнул вслед им Грамотеев.

Остальные пошли пешком, вразбивку. Остановились у лавки. Спросили, почем шелка.

– Это очень дорого для вас... – на ломаном английском ответил торгаш.

– А сольти ё? – насмешливо спросил Грамотеев. Китаец разозлился и взвизгнул. Сибирцеву непонятно, почему китайцы обижаются на такой вопрос.

Матросы расхохотались и ушли.

Маслов предупредил всех, что «начистит зубы» каждому, кто напьется. Но разве за этой кобылкой теперь уследишь! На блокшиве Васильев спросил вечером перед поверкой на палубе у Сибирцева, можно ли сделать покупки для дома.

– Конечно.

– А дозволят увезти?

– Им-то что!

– Эй, ты, мистер Собакин, – крикнул с борта матросу, замешкавшемуся с «хреном голландским», – иди жрать, сегодня досыта! Что мешкаешь, Собачьи Чары?

Латыши, а их было десять человек у Алексея, обратились с просьбой, чтобы разрешил завтра, в воскресенье, сходить в церковь...

– Пожалуйста... Напиши, Берзинь, мне рапорт и веди товарищей.

В гостинице Пушкин строго заметил Сибирцеву, что у него есть некоторые сведения, что матросы команды были пьяны.

– Как вы смели разрешить матросам получать такие деньги? Что за буржуазность овладевает вами в Гонконге? Извольте сами получать деньги на своих людей, выдавать их нижним чинам частями, под расписку. Все расписки представите мне с рапортом. Вы понимаете, какую несете ответственность? Если команда распустится, то по возвращении в Россию вам придется предстать перед военным судом!

Матросы мыли палубу. Солнце еще не всходило. По палубе прошел Точибан с вещевым мешком.

– Ты куда собрался? – разгибаясь во весь рост, недовольно спросил его вслед Мартыньш.

Всему, что говорил Андрей Мартыньш, латышский акцент придавал большую силу и выразительность.

Японец обернулся и посмотрел на матроса. Тот стоял с намоченными веревками, тянувшимися от швабры по луже на палубе.

– Давай-давай! Работай! – ответил Точибан на чистом русском и небрежно кивнул головой.