Николай Задорнов - Гонконг

Пушкин обратился к Алексею Николаевичу, который при свете фонаря читал свежую газету.

– Лейтенант Сибирцев! Прежде чем собираться в Кантон, подите на ферму и объясните все этой девице. Матрос, попавший в плен, не смеет влюбляться в девушку из враждебного народа, с которым идет война.

– Какое лицемерие, Александр Сергеевич! – воскликнул, бросив газету, Сибирцев, когда Берзинь ушел. – Не вы ли только что хулили сэра Джона и защищали пушкинскую поэму о кавказском пленнике. Как будто на Кавказе нет вражды. Уж если где ее нет – так в Гонконге!

– Лейтенант Сибирцев! Поступите, как приказано! Да не принимайте, пожалуйста, моего замечания на свой счет. Я уверен, что у вас и тут, как в Японии, голова должна остаться на плечах! Фельдфебель мне уже сказал, мол, что делается с матросом Берзинем. Погулял бы, мол, с ней, а потом бросил бы ее тихо. Сослался б на устав, и все!

Сибирцев пришел с утра на ферму.

– Мисс, – сказал он Розалинде, – в военное время такой поступок императорского матроса сочтется преступлением. Берзинь честный человек. Я его знаю. Любя его, вы все поймете. Женитесь после войны. Я скажу вашему жениху, что для этого надо сделать, и помогу. Я даю вам честное слово, что это ему будет разрешено.

– Я никогда не шла против закона. Закон и справедливость! Борьба за право и равенство и за улучшение законов! Наш народ добивается свободы слова, но знаете, еще так верит в колдунов.

«Какая приятная и красивая девица!» – подумал Алексей. Она ему сразу понравилась. Очень хороша. И так умно шутит и с достоинством держится.

– Какой приятный у тебя офицер, – сказала Розалинда, обращаясь к поникшему Янке.

Он все видел и слышал, тут же был. Заметил, как она оживилась, разговаривая с лейтенантом. Понравился ей. И у лейтенанта глаза заиграли. Так же она оживлялась, когда приходили в гости мои товарищи. Ей нравятся другие!

– Тебе нравятся мужчины?

– Да! – гордо ответила она.

– Это потому, что ты не живешь со мной как с мужем. А только смотришь на меня.

– Он не барон?

– Офицеры хуже баронов!

– Я, так же как вы, Ян, мой дорогой жених, не желаю ехать ни в какую Австралию. – Она устремила глаза в пространство и продолжала тоном богослова: – Тогда мы с вами долго и терпеливо, ради нашей любви и наших будущих детей, будем вместе ждать. Так долго, как это необходимо. Сколько бы ни пришлось! Даже годы!

– Да, действительно, – печально сказал Янка. – Вы это можете.

– А вы? – вспыхнула Розалинда.

– И я! – спохватился Янка.

«Что тут поделаешь? Конечно, и ей тяжело. Но она права. Как же она детям скажет, что жила с мужем до свадьбы? Но ведь я-то – матрос! Мало ли что со мной может случиться? Ведь я-то всю жизнь не свой человек! Пока она ждет, а меня убьют... или что еще...»

Борта кораблей дымятся, и доносятся первые раскаты победного салюта. Отвечает крепость и форты. Весь Гонконг превращается в ряды дымящихся батарей. А восток горит зарею новой.

На трехэтажном здании торговой компании «Джордина и Матисона» над витринами в тентах сплетены огромные вензеля из красных и белых китайских роз: «V» и «А». Королева Виктория и принц Альберт!

Люди на улице с флажками в руках. Все поздравляют друг друга. Усатый джентльмен раскидывает руки, хочет обнять Алексея, обхватив, поцеловать...

– В чем дело? – яростно отвечает Сибирцев. – Я пленник этой войны!

Англичанин с недоумением смотрит в его покрасневшее лицо, разводит руками и уходит; голова над толпой китайцев долго еще видна.

Шиллинг ушел в горы. Матросы подавлены, сегодня работы прекращены. Некоторые затеяли стирку, но в большинстве лежат на своих подвешенных койках в знак молчаливого протеста или с кажущимся безразличием наблюдают, стоя на палубе. Пушкин и поручик Елкин с ними. Мичман Михайлов, юнкер Урусов и Гошкевич у себя в отеле, не хотят выходить на улицу.

Сибирцев оделся в костюм, сшитый для Кантона, и отправился в гущу толп.

Гремит оркестр, из ворот крепости марширует пехотный полк. Щетина ружей движется среди толп китайцев и массы моряков со всех кораблей мира.

Управляя оркестром, степенно шагает усатый дирижер с жезлом в руке.

Алексею вспоминается, как входили в деревню Хэда моряки погибшей «Дианы»: тоже гремел оркестр, пели трубы, били барабаны и литавры, и во главе первой роты морских гренадер маршировал он сам. Теперь великолепный экипаж разобщен, разбросан чуть ли не по всему миру, оркестра больше не существует, а половина команды в плену. Промелькнувшая страница жизни! Короткая пора дружбы с добрым и трудолюбивым деревенским народом. Что же теперь? Всякий плен позорен, а плен у достойного противника, как сегодня кажется, позорен вдвойне. Как сегодня заликовал и воодушевился Гонконг!

Слышно, кричат «хура» на кораблях, расставленных в проливе. Несутся восторженные крики из открытых карет, из которых, как из лож, солидные люди с семьями глядят на зрелище, женщины выкрикивают что-то и бросают букеты цветов. Из толпы китайцев тоже кидают цветы, кричат. Там многие с бумажными флагами, змеями, шарами, рыбами и разными фигурками, как на праздничном карнавале.

В карете с гербами медленно движется среди войск и ликующей толпы губернатор сэр Джон Боуринг. Его цилиндр, в синем и красном, обтянут победившим имперским флагом.

Губернатор подъезжает все ближе. Он в лентах через грудь, в орденах, и при виде его толпа приходит от возбуждения и восторга в неистовство. Сейчас он символизирует победу империи под Севастополем. Также и победу Гонконга.

– Хур-ра... Хур-ра... Хур... ра-а!

Как они радуются! По их восторгу можно понять, что трудно далась победа, империя напрягала силы, подняты были средства колоний.

Год готовились они и французы и все везли и везли в Крым войска и снаряжение, орудия от малых гаубиц, коронад и мортир до новых гигантских бомбовых и собирали множество кораблей. Подняли Индию – английские реджименты, подняли Турцию, Сардинию. Нанимали людей в Италии и Германии. Потребовали на поле боя своих должников. В Крым отправлялись бенгальские полки. Сформированы и прибыли в Скутари британско-швейцарские и британско-германские легионы, всего семь тысяч. Ждут отправки в Крым.