Иван Кратт - Великий океан

Знаешь уже, Леша? Кусков поднял голову, большой рот его покривился.

Знаю. Кто привез известие?

На «Соколе» депеша доставлена. По приказанию нового правителя Гагемейстера... Не офицеры мы, Леша, и не дворяне. И не для своей корысти трудились...

Потом он встал, верный соратник Баранова, высокий, немного сгорбившийся, совсем седой, снял с шеи большую золотую медаль, которую носил всегда со дня посещения Гагемейстера, поглубже засунул ее в ящик стола.

Вместе с Александром Андреевичем получали. За всю жизнь только и было ласки... Теперь расстаемся и с тобою, сынок!

Он протянул ему лежавшую на столе бумагу и, скрывая ярость, отвернулся к окну.

Алексей взял письмо. Это было приказание главного правителя российских колоний в Америке, императорского флота капитан-лейтенанта господина Гагемейстера лично ему, бывшему подштурману Алексею Емелину. Бумагой предписывалось: немедля отбыть на Сандвичевы острова для ликвидации заселения Круля, а оттуда отправиться на остров Уналашку и вступить в должность помощника правителя конторы. Оставить Росс навсегда.

Росчерк пера, чернильная клякса, три сургучных печати. Дешево стоит человеческая судьба!

Отъезд Баранова с Ситхи пришлось отложить. Неожиданно прибывший в Ново- Архангельск на военном шлюпе «Камчатка» капитан Василий Михайлович Головнин несколько расстроил планы Гагемейстера. Честный и прямой моряк, Головнин не одобрил поступок с Барановым и заявил, что будет ходатайствовать о назначении бывшего правителя в совет компании по американским делам. Гагемейстер знал Головнина и боялся теперь отпустить Баранова в Петербург одного.

Капитан-лейтенант дипломатически заболел. Властью, данной ему главным правлением, он назначил на должность правителя колоний лейтенанта Яновского, помощника командира «Суворова», и послал его проверить Кадьякскую и Уналашкинскую конторы. Баранову же было предложено сдать все отчеты Хлебникову в течение двух месяцев срок, необходимый для окончания ремонта «Кутузова». На нем Гагемейстер сам отбывал вместе с Барановым в Санкт-Петербург.

Баранов принял это приказание спокойно. Боль осталась глубоко в сердце. Он молча протянул ключи Хлебникову минута, о которой думал долгие годы, минута, завершающая все, что он сделал и совершил и мечтал передать в надежные руки. Затем так же молча вышел из горницы.

Он прошел двор, миновал сторожевые будки у главных ворот, свернул в лес. По давно заросшей тропе добрался до развалин старой крепости, сел на обомшелый большой валун. Здесь он бывал не раз, отсюда открывался почти весь пролив с зелеными лесистыми островками, тускнел, сливаясь с небом, океан.

О чем думал бывший правитель земель, которые поднял для жизни своими руками? О будущем? Его у него не было. О прошлом? Его отнимали. О том, что остался один и даже семьи настоящей не оказалось?.. Сын от кенайки слабый, болезненный мальчик ушел с Головниным на корабле, дочь оставалась с матерью, не покидавшей своего племени...

Невольно он подумал, что нужно позаботиться о них. Горечь последних испытаний многое вытеснила из памяти. Он встал, по привычке отряхнул кафтан, медленно направился к крепости.

В тот же вечер Баранов написал Гагемейстеру письмо с уведомлением, что собирается отправиться в Кадьяк для свидания с семьей. И что доверяет Хлебникову произвести приемку складов в его отсутствие.

Капитан-лейтенант был раздосадован и возмущен. В ватном стеганом халате, в бархатной шапочке на редеющих волосах, он шагал по своей каюте и зло выговаривал Хлебникову, привезшему на корабль письмо.

Нельзя отпускать его, сударь! Сие равносильно началу бунта. На Кадьяке и прочих островах тысячи кенайцев и алеутов, которые пойдут на крепость по одному его слову.

Полно, господин капитан-лейтенант,усмехнулся Хлебников.Баранов не собирается с нами воевать. Он хочет позаботиться о жене и дочери.

Не знаю!отрезал Гагемейстер.Не ведаю... И кроме того, я не могу задерживать корабль ради его прихоти.

Хлебников пожал плечами.

Тогда велите господину Яновскому привезти семью Александра Андреевича сюда. Симеон Иванович пленен красотою его дочери и исполнит поручение с превеликим удовольствием.

Хлебников, как и все почти служащие компании, прибывшие с Гагемейстером, искренне сочувствовал Баранову и недолюбливал бездушного капитан-лейтенанта.

Сюда?

Именно, сударь.

Гм...

Гагемейстер задумался. Пожалуй, это будет самым правильным и не задержит «Кутузова». Но, недоверчивый по натуре, он отпустил Хлебникова, не сказав ни да ни нет, и лишь к вечеру написал распоряжение лейтенанту Яновскому.

Узнав о решении Гагемейстера, Баранов возражать не стал. Он отменил поездку, велел Серафиме приготовить запасную горницу и, в ожидании семьи, занялся вместе с Николкой разбором торговых бумаг и документов, отчасти написанных на клочках бумаги. О том, что сам остался без средств, почти без копейки, он не сокрушался. Мучило и угнетало сознание, что о нем могут подумать как о человеке, присвоившем чужое добро, и он нетерпеливо хотел отчитаться до единой полушки.

Он, как и прежде, вставал на рассвете, разжигал камин, кипятил в котелке чай. Выпив две чашки, принимался за работу. Только зорю отбивал теперь караульщик. А один раз, когда в караульне проспали, Серафима побежала к столбу и сама позвонила в колокол. Все должно идти как и прежде!

Серафима, Николка, промышленные, алеуты и даже Хлебников старались не нарушать привычной жизни крепости. Люди по-прежнему приходили к Баранову по делу, за советом и помощью, а старые шкиперы и зверобои признавали только его распоряжения. Хлебников молчал, стараясь сам узнать как можно больше полезного от бывшего правителя. Со скрытым негодованием и грустью он видел, кого лишается Россия в этих местах, и понимал, что другого такого человека Русская Америка не увидит уже никогда.

Баранов оживлялся, когда приходили люди. Особенно рад был соратникам, с которыми прошел весь свой путь. Их осталось немного, и они тоже стали седыми и старыми его боевые товарищи. Они молча сидели на лавке у очага, в потертом комканом платье, многие не снимали тапок и не расставались с ружьями. Охотники и зверобои пришли почти со всех редутов и одиночек, они не хотели еще верить свершившемуся. Пришел из-под Якутска и старик Афонин, давно перебравшийся туда с Уналашкой индейской девочкой, подобранной им когда-то в лесу.

Правитель раздал им свое оружие, лично добытые меха, одежду. А старику Афонину вручил для Уналашки восемьсот рублей ассигнациями все, что имел. Больше у него ничего не было. Оставалось не полученное за два года жалованье да несколько компанейских акций, которые он передавал детям.