Иван Кратт - Великий океан

Слуга вынес лакированную скамеечку, поклонился, знаками объяснил, что хозяин сейчас выйдет. Кусков потрогал скамеечку, но сесть не решился: показалась игрушкой. Он прошелся по садику, хотел направиться в лавку, где, наверное, сидел приказчик, но, приблизившись к дому, невольно задержался.

Окно было открыто, завешено легкой соломенной шторой. Из-за нее слышались голоса. Один принадлежал Тай-Фу, второй был незнакомый. Говорили не по-китайски, а по- английски или по-французски. Кусков, кроме русского, других языков не знал, но по интонациям догадался, что говорившие ссорились. Голос Тай-Фу временами переходил в крик. Потом, спустя несколько минут, стукнула входная дверь и мимо невысокой ограды быстро прошагал длинный человек в темном плаще, треугольной, без всяких украшений, шляпе.

Почти сразу же вышел в садик и Тай-Фу. На его лице не замечалось никаких следов недавнего волнения, китаец был бесстрастен, вежлив, как всегда. Лишь на лбу, у края шелковой шапочки, белели пятна. Он сказал витиеватую фразу приветствия, церемонно поклонился, хлопнул два раза в ладоши. Слуга принес бамбуковые стулья и чай. В сад были позваны старичок приказчик с бумагами и переводчик.

Тай-Фу достал свои записки, потом взял из рук приказчика два исписанных листка, палочку черной туши, протянул Кускову.

Господин Тай-Фу просит проверить и поставить свое имя, кланяясь, пояснил переводчик.

Иван Александрович принял бумаги, палочку, повертел в руках.

Все истинно, сударь,нагнувшись, шепнул приказчик. Пересчитано до полушки. В торговлишке они честные, азиаты.

Помощник правителя вздохнул, обмакнул палочку туши в чашку с водой, услужливо подставленную переводчиком, расписался.

Дела были закончены. Тай-Фу, как и прежде, приказал принести подарки. Фарфоровую вазу с золотыми цветами, такую тонкую, что, когда в ней зажигали огонь, она просвечивала, словно фонарь; драгоценный, из розоватого коралла, ларчик; кривой малайский кинжал. Церемонии подходили к концу, можно было прощаться. Но Кусков вдруг почувствовал, что старичок приказчик тихонько дернул его за рукав.

Не оборачивайся, Иван Александрович,шепнул старичок скороговоркой.На прощанье вели показать котов, купленных по перед наших. Зело схожи с якутатскими...

Действительно, меха оказались знакомыми. Купец охотно показал их Кускову. Только не из якутатского заселения были шкурки, а пропавшие вместе с «Ростиславом». Иван Александрович узнал звездообразную метку на мордах самых крупных секачей.

Тай-Фу выражал сожаление. Однако почтенный господин Кусков и почтенный его помощник могут ошибиться. Котов и бобров ловят не только русские, метки ставят не только они. Он купил их у достойного чужеземца, привозившего меха уже не первый раз. Шкипера знает и сам Баранов. Он покупал у него товар.

И купец указал на расписку, выданную правителем 0Кейлю за перехваченный порох.

Кусков дальше не слушал. Теперь он догадался, что за человек приходил сегодня к Тай- Фу. Не сказав ни слова, он кинулся к калитке, рванул ее так, что она упала вместе с бамбуковой рамой, и побежал к реке. Корсар был здесь, на рейде, может быть, совсем рядом, а он ничего не знал!

Приказчик тоже поспешил откланяться. Купца он не винил, за свою долгую жизнь нагляделся немало. Он беспокоился за Кускова. Старик бежал к набережной, а за ним, не отставая ни на шаг, слуги несли в паланкине подарки.

Весь день Иван Александрович кружился на быстроходном сампане по рейду, спустился до первого бара, поднялся снова. Привычные лодочники изнемогали. Когда кто-нибудь совсем выбивался из сил, Кусков занимал его место. Три раза ломались весла. Начальник таможен сказал, что шхуна не покидала порта.

Только вечером важный сановник прислал писца с извинениями. Он ошибся. Господин 0Кейль на шхуне «Гром» взял «шап» на выход еще до полуденного зноя.

Иван Александрович до утра просидел у мачты на кольцах каната. Так же сновали по реке огни, кричали лодочники, мерцали в вышине звезды. Помощник правителя не отозвался и тогда, когда приказчик накрыл его плащом... Корсар снова ушел, и, если бы даже остался, он не имел права его здесь задержать. «Ермак» и «Нутка» торговые корабли, суденышки, защищавшие на свой риск интересы российских колоний. У него было одно право: погибнуть или победить, и любой военный корабль мог повесить его самого на рее...

Приближалась весна. Гудел в лесу ветер, потемнели лозы, шуршала на скалах прошлогодняя трава. Изредка сквозь тучи светило солнце, по утрам над проливами стлался туман. Но земля все еще была скована, в бараках и в доме правителя по-зимнему топили печи.

Припасы давно кончились, люди питались брусникой, морской капустой, ракушками, найденными на берегу. Чтобы избежать отравления, Баранов приказал варить их в горькой морской воде. К весне умерло еще четверо промышленных и два алеута. Двадцать три креста желтели среди елей на высоком бугре. Люди совсем отощали, поддерживала только чарка рому, которую теперь ежедневно выдавал правитель.

Ром выносила Серафима. Высокая, похудевшая, она ставила котелок на перила крыльца и, сжав губы, отвернув лицо, неторопливо черпала жестяной чашечкой пахучее пойло. Промышленные подходили чередой со своими кружками, молча и сумрачно, как за причастием. Не было ни возгласов, ни смеха. Бренчал черпак, хрустел под ногами тонкий ледок... Мужу она наливала последнему и, не глядя ни на кого, уходила в дом.

Бережно, словно боясь расплескать драгоценную жидкость, едва покрывавшую дно большущей кружки. Лука удалялся к палисаду и, зажмурив глаза, строго и торжественно высасывал свою порцию. Остальные пили тут же, возле крыльца.

Баранову Серафима кипятила чай. Диковатая женщина неприметно стала домоправительницей в обширных пустых палатах. Александр Андреевич отдал ей все ключи, кроме лабазных, поручил выдавать ром, следить за домом.

Еще чего?бледнея и ухмыляясь, спросил Лещинский, когда Лука с гордостью перечислил новые обязанности своей супруги.

Промышленный сперва не понял, а потом умолк и, открыв рот, долго моргал веснушчатыми короткими веками.

После отъезда Кускова Лещинский рассчитывал, что Баранов сделает его своим помощником. Правитель промолчал. Лещинский перенес обиду, не напоминал об этом ни словом, однако надежды не потерял. Покорный и почтительный, взыскательный и строгий, он выполнял все поручения точно, быстро, не расспрашивая, не споря. Лишь изредка, в стороне, незаметно, будто совсем ненароком обронял среди промышленных слово, смешок, задавал почти невинный вопрос. А потом докладывал правителю о настроениях в крепости.

Голод и цинга работ не остановили. Правитель вставал до рассвета, всегда в одно и то же время, разгребал в камине золу, грел оставшийся с вечера чай. Напившись теплой воды с маленьким огрызком леденца, неторопливо одевался, выходил во двор. Сперва проверял посты, осматривал пушки, слушал рапорт караульного начальника обо всем, что случилось в крепости за ночь. Низенький, в длинном ватном кафтане, бобровом картузе, чуть горбясь, обходил он палисады.