Георгий Марков - Соль земли

Ограбить караван взялась шайка татар-разбойников. Отпетые были головы! Не первый год они орудовали на тракте с кистенем в руках. Были у них свои люди и среди ямщиков, и даже в охране.

Когда караван миновал горную местность и вышел на равнину, покрытую лесами, озёрами и болотами, заговорщики решили, что их час пробил.

Однако застать охрану врасплох не удалось. Началась свалка. Заговорщики всё-таки отбили караван и двинулись по просёлкам в сторону от тракта, в пределы Улуюльского края. Шли день и ночь. Прятали золото и ставили памятные вехи.

Но уцелевшие люди из охраны тоже не дремали. Они бросились преследовать караван. И опять началась схватка. Бились не на жизнь, а на смерть. Заговорщики остервенели. Понимали они, что дело их проиграно. Долго ли, коротко ли шла эта битва, а только победы она никому не принесла. И заговорщики и охрана погибли все до единого. Так и канули в безвестность девяносто девять ящиков с золотом.

Марей замолчал, и Алексею показалось, что он решал про себя: говорить ли дальше или остановиться на сказанном?

Вздохнув, степенно разгладив бороду, Марей продолжал:

– Ну, как говорится, шила в мешке не утаишь. Мало-помалу слух об ограблении золотого каравана расползся по всей Сибири, проник за Урал. На поиски исчезнувшего золота поднялись людишки чуть не со всего белого света.

Искали это золото и наши скитские. Хаживал и я на эту работу, даром что жил на скитских хлебах много лет после ограбления каравана. Трудились мы так себе – спустя рукава, знали: коли захороненное золото найдётся, в нашей жизни перемен всё равно не будет. Как ни таились наши наставники, мы видели: ищем не для себя, кто-то со стороны повелевает нами.

Ходили мы по тайге с лопатами, баграми, топорами. Сколько земли перерыли – страшно подумать!

Помню, как-то вышли к одному ручейку. Он протекал в крутых берегах: видать, ручеёк когда-то был сильной рекой. Кое-где стояли круглые глубокие омута. Приказал нам десятник обыскать эти омута. Копали-копали мы и наткнулись на чёрный каменистый слой земли. Лопата отскакивает, лом не берёт – хоть плач! Попробовали копать с другой стороны омутов – опять наткнулись на чёрный пласт! С нами был кузнец из скитской кузницы. Он посмотрел и говорит: «Это, братия, каменный уголь».

Откуда ни возьмись – десятник. «Не то, греховодники, ищете! Голодом всех уморю! Засыпайте ямы землёй, чтоб и помина от них не осталось». Засыпали мы ямы, обровняли берега. Но тут десятник велел ощупать дно омутов баграми. Сбили плот, спустили его на верёвках. Вода в омутах стоячая, покрылась ржавчиной, дно неровное. Багры цеплялись за водоросли, корневища деревьев, камни. Нелегко далась нам эта проклятая работа на омутах. Золото никак не шло в руки и только разжигало злость у десятника и хозяев.

Марей помолчал и с кроткой стариковской улыбкой произнёс:

– Вот как было дело, Алёша…

Алексей не спускал глаз с Марея. Суровой и тяжёлой была тогда судьба простого человека, но не только об этом думал Алексей. Марей говорил о сокровищах улуюльской земли без всяких сомнений, и это вызывало в душе Алексея радостный отзвук.

Забыв о времени и о делах, увлечённо слушали Марея и остальные. Станислав сидел с округлившимися глазами. Ульяна ласково смотрела на старика и думала: «Дедушка! Родной наш! Сколько ты перенёс всякого-разного страданья! Спасибо тебе, спасибо, что пришёл на подмогу Алексею Корнеичу!» Лисицын, щурясь, поглядывал то на Алексея, то на Ульяну. «Ну, что? Каков он, Марей-то Гордеич? Не зря я вам столько о нём расписывал!»

– А не приходилось вам, Марей Гордеич, слышать насчёт поисков захороненного золота на правом берегу Таёжной, около Синего озера? – спросил Алексей, пытаясь проверить свои подозрения относительно того, не спутал ли старик Орлиное озеро с Синим.

Но старик словно не слышал вопроса. Он схватился вдруг за голову и, покачиваясь из стороны в сторону, застонал:

– Ой, снег, снег!

Все удивлённо переглянулись и посмотрели вверх. На небе не было ни одной тучки. Освещённое солнцем, оно ласково голубело над обширной землёй Улуюлья. «Откуда он снег почуял? Что-то тут не то», – подумал Алексей.

– Шум во всём теле, шум. Пойду полежу, – сказал Марей и тяжело поднялся с толстого соснового чурбака. Он шёл в избушку тихими, неверными шагами.

Алексей взглядом проводил его и вспомнил наблюдение одного писателя: если не скудна душа человека, то мысль скроет рубцы времени на лице. И только спина выдаст их. Годы ложатся на неё тяжким грузом.

– Ты приезжай к нам на недельку. Он много ещё порасскажет о чудесах Улуюлья. Ведь ты смотри, как он помнит обо всём, – предложил Лисицын учителю, вернувшись из избушки, где он помог Марею лечь на нары.

– Это верно, дядя Миша. Я даже забыл о всех своих злоключениях, – ответил Алексей.

– Вот что, Уля, – вдруг, как бы спохватившись, сказал Лисицын, – сходи-ка вон со Станиславом на курью. Там я жерлицы расставил, надо их посмотреть. Вчера вечером сильно щуки играли.

– Ладно, тятя, сбегаем. – Ульяна протирала полотенцем чашки. Она сложила посуду в большой таз и поставила его на полку под навесом из еловой дранки. – Пошли, Станислав! – скомандовала она.

Станислав не спеша поднялся. Гримаса на лице передала его состояние. Он готов хоть куда идти с Ульяной, но сейчас, наверное, он с большим удовольствием остался бы здесь послушать, о чём будут разговаривать Алексей с Лисицыным. Ульяна кинула на него недовольный взгляд. Он замотал головой и пошёл вслед за ней, оглядываясь.

Алексей понял, что Лисицын неспроста спровадил Ульяну и Станислава, и, когда те скрылись за деревьями, спросил:

– Что думаешь, дядя Миша, о выстреле в осиннике?

– Надо, Алёша, глядеть в оба. По-моему, кто-то из Притаёжного поперёк твоей дороги решил встать. Охотников подозревать не приходится, у них против тебя ничего быть не может… – Помолчав, Лисицын добавил: – По коню не страдай. Школе животину какую-нибудь купить придётся. Иначе к суду потянут. Если деньжонок сам не насобираешь, я добавлю. Нынче по насту мы с Улей славно промышляли.

– Спасибо, дядя Миша! А глядеть придётся. Раньше мне такое и в голову не приходило.

– Я тоже дураком-то не буду. Прислушаюсь, пригляжусь к людям, авось что-нибудь и всплывёт, – сказал Лисицын и вдруг, меняя направление разговора, особо доверительным тоном спросил: – Как старичок-то, не бесполезный тебе будет?

– Сведения его очень важные. Особенно об Уваровке.

– Да он ещё не всё говорит, кое-что придерживает по первости. Они, старики-то, все такие: себе на уме. Мой-то родитель, Семён Михайлович, был тем же миром мазан. Всё скрытничал, даже умирать ушёл на сеновал, чтоб никто не видел, как смерть придёт. Мы его ждём-пождём, а он лёг на сено, да и был таков…