Георгий Марков - Соль земли

– Есть кое-какие дела, есть, – уклонился от прямого ответа старик и попросил шофёра: – Остановись, добрый человек, у свёртка. Вам прямо, а мне налево.

– А память у вас хорошая. Даже повороты на дороге помните! – удивлённо воскликнул Максим.

– Да ведь как их забудешь, если сам тут все тропы торил, – объяснил старик. – Лесок вот местами гуще и выше стал. А так мало что изменилось. Местность, добрые люди, меняется от человека. А человек, видать, рук своих тут ещё не приложил.

Машина нырнула в лог, с рёвом поднялась на косогор и остановилась.

– Вот и сворот твой, дедушка, – сказал шофёр.

Старик вылезал из машины долго и неловко. Он был такой большой, что в дверцах «эмки» ему пришлось сгибаться почти вдвое.

– Сто коробов вам добра и счастья, добрые люди! – почти пропел старик, выйдя наконец из машины.

– Счастливой дороги, отец! – от души пожелал ему Максим.

Не доехав до Притаёжного километров сорок, машина свернула в сторону. Здесь неподалёку от тракта был расположен один из крупных леспромхозов Улуюлья – «Горный».

«Думаю, что секретарь райкома Артём Матвеевич Строгов не будет на меня в особой претензии за проникновение в низы «без ведома районных властей», – с усмешкой подумал Максим.

За годы пребывания в армии Максим отвык от «гражданки», и теперь ему хотелось без всякого промедления столкнуться с жизнью, посмотреть, как живут простые люди, узнать их думы. Кроме того, места, лежавшие от тракта к востоку, к реке Горной, были знакомы Максиму по детству и юности. Здесь он бывал с отцом на охоте в чернотропье (со второй половины сентября до снегопада). Но особенно часто Максиму приходилось бывать в сёлах и деревнях Улуюлья, когда он работал инструктором уездного комитета комсомола.

Дорога от тракта к леспромхозу шла через лес. Снеговые воды размыли колею, обнажили корни кедров и сосен. Машина часто подпрыгивала, остервенело гудела, колёса то и дело буксовали, яростно разбрызгивая грязь.

Максим сидел молча, и казалось, что он не замечает всех неудобств пути. Жадно всматривался он в распадки, поросшие густым кедровником, прислушивался к шуму, с которым катились через перекаты и валежник ручьи.

Всё тут стало теперь как-то по-иному: проще и обыкновеннее. Суковатые в два-три обхвата деревья, поражавшие тогда его своей высотой, будто вросли в землю. Неподступные хребты тоже как бы уменьшились. Максим пожалел, что этот лес, эта дорога, это небо не вызывают в нём прежних чувств. Правда, был один момент, когда он как бы перенёсся в детство: машина пересекала лог. По берегам ручья, протекавшего в логу, буйно рос чёрносмородинник. Объезжая рытвину, шофёр направил машину в кустарник. Под колёсами захрустели ломкие ветви смородины, и воздух наполнился густым терпким запахом. Запах этот был родным и близким Максиму. Ему живо представилось, что вокруг не весна, а осень. Деревья уже подёрнулись багрянцем, небо опустилось и стало свинцовым. Он, Максимка, идёт по лесу. Впереди бежит собака, она обнюхивает деревья и землю и, поглядывая на него, увлекает всё дальше от стана. День уже клонится к вечеру, а он с утра ещё ничего не ел. Он заходит в смородинник. Терпковатый, вкусный запах разжигает аппетит. В мешке, перекинутом через плечо, лежит кусок чёрного хлеба. Он вытаскивает хлеб, подходит к кусту, усеянному гроздьями ягод, и ест их с хлебом.

Автомобиль подпрыгнул, налетев на пенёк. Максим подскочил на сиденье, втянул голову в плечи, опасаясь удара.

– Ну и дорога, ни дна ей, ни покрышки! – выругался шофёр. – Как они тут только в ненастье ездят? Вы их пристыдите хорошенько, Максим Матвеич.

– Придётся.

Через полчаса показались разбросанные по берегу реки тёсовые крыши домов Весёлого. Повсюду топились бани. Дымок курчавился над ними и расползался по земле, разнося приятный, горьковатый запах смолы и жжёного кирпича.

Солнце перед закатом побагровело. Окна горели жарким огнём. Пылающими пятнами был подёрнут кедровник, тянувшийся сплошным массивом от Весёлого до Притаёжного по берегам реки Большой – около шестидесяти километров.

– В контору поедем, Максим Матвеич? – спросил шофёр, когда машина покатилась по широкой улице села.

– В конторе едва ли мы кого-нибудь захватим. День субботний.

– Куда же поедем?

– А вон домик с тремя белыми наличниками, подверни к нему.

– У леспромхоза, Максим Матвеич, наверняка заезжая квартира есть.

– Уж как-нибудь обойдёмся без неё.

Шофёр вопросительно посмотрел на Максима, но его намерений не понял. А Максим думал: «Любопытно, очень любопытно посмотреть, как живут сейчас наши люди. О чём думают? О чём говорят? Какие заботы их занимают?»

Хозяйка дома встретила Максима на крыльце. Это была немолодая женщина с полным приветливым лицом, сохранившим румянец на щеках. Голова её была повязана белым платком не по-старушечьи – клиньями, а вокруг головы – так повязывались раньше молодые сибирячки в первые два-три года замужества.

– Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, заночевать у вас можно? – обратился к женщине Максим.

– Заночевать? Можно, можно! Милости просим, – радушно проговорила хозяйка.

Из дому вышел широкоплечий, плотный мужчина, босой, в рубашке с расстёгнутым воротником, без пояса. Чёрные волосы его были ещё мокрыми и нерасчесанными, а смуглое, словно прокалённое лицо покрыто бисерными капельками пота. Видно, он только что вернулся из бани.

– Переночевать товарищ просится, – сказала женщина, взглянув на мужа.

– Зови. Дом большой.

И, осмотрев Максима с ног до головы, пригласил сам:

– Заезжайте, товарищи. А вы откуда будете, из района или из области?

– Из области, по делам едем.

– Проходите, а я побегу ворота шофёру открою. – Женщина легко сбежала по ступенькам крыльца.

Максим вошёл в дом. Хозяин провёл его во вторую половину и указал на стул.

– Располагайтесь тут, товарищ.

Он торопливо вышел куда-то, оставив Максима одного. Максим осмотрелся. В комнате было чисто и уютно, и он невольно оглядел себя – не принёс ли на одежде дорожную грязь.

Кроме широкой кровати с высоко взбитой периной и деревянного дивана, в углу стоял большой письменный стол, а над ним полки, заставленные книгами. Вся стена напротив окон была увешана фотографиями, вставленными в рамки под стекло.

Выше, над фотографиями, висел цветной портрет Ленина, оправленный нарядной золотистой рамкой с фигурной резьбой.

Максим давно, ещё до войны, заметил эту трогательную особенность людей колхозной деревни: вывешивать портреты Ленина и руководителей партии и государства вместе с семейными фотографиями.

Максим подошёл ближе, принялся рассматривать фотографии. За несколько минут он узнал, что хозяин дома служил в царской армии, имел Георгиевский крест, потом воевал в рядах Красной Армии, был участником двух окружных съездов потребительской кооперации; учился на областных курсах работников лесного хозяйства.