Георгий Марков - Соль земли

Её душа переполнилась острой жалостью к отцу. Она забыла все его выходки, забыла недоразумения, происходившие между ними, и во всём винила только себя. Софье казалось теперь, что она доставила отцу столько горьких минут, что у него давно уже нет оснований любить её. «Ведь и в том, что он после смерти мамы остался одиноким, виновата опять-таки я. Я капризничала, не хотела принять в дом и одну мачеху и другую. А он считался с капризами девчонки».

Пережив только что радостное удовлетворение, Софья как-то незаметно для себя занялась самобичеванием.

Раздался звонок телефона. Марина ещё не успела произнести ни одного слова, она лишь тихо кашлянула, а Софья уже знала, с кем она будет разговаривать. «Я её узнаю по дыханию», – подумала Софья.

– Соня, милая, мне нужно вас повидать, и немедленно. Если вы не возражаете, то я буду у вас самое большее через двадцать минут. Я думаю, что нам никто не помешает поговорить наедине и не спеша. – Марина говорила торопливо, тяжело дыша.

– А я вам сегодня звонила бесконечное количество раз, Марина Матвеевна! Вас всё нет и нет, а у меня такие новости! Приезжайте! Приезжайте скорее! – говорила Софья, и настроение её стало подниматься.

В ожидании Марины Софья продолжала беседу сама с собой. Её занимал всё тот же вопрос: как могут сложиться взаимоотношения Алексея и отца в случае, если окажется прав Алексей? «Папе по-хорошему надо признать ошибки, а если он признает их, то исчезнет и отчуждённость». Но Софья знала, каким упрямым бывает отец. И она боялась, что он начнёт сопротивляться и не пойдёт ни на какое сближение с Алексеем.

Она думала сейчас так, словно проблема Улуюльского края была уже решена в том плане, как предполагал Алексей. Она понимала, что забегает вперёд, упрощает сложный и длительный процесс борьбы вокруг Улуюлья, но иначе она думать не хотела, а в эти минуты и не могла.

Вошла Марина. Она была вся в белом: белые туфли, белое шёлковое платье и светлая широкополая шляпа. Белый цвет очень шёл к ней. Она показалась Софье похожей на скромную берёзку. В иной берёзке ведь и красоты особой нет, стоит себе одиноко где-нибудь на поляне или на пригорке, но попробуй убери её, и весь уют этого места, вся его неповторимая прелесть, волнующая сердце человека, исчезнет.

С приходом Марины в кабинете Софьи будто стало светлее и уютнее. Софья пристально осмотрела гостью и заметила, что под глазами у неё синие круги. «Недоспала или переутомилась», – подумала она и бросилась усаживать Марину поближе к столу.

– Соня, вы какая-то сегодня праздничная, – сказала Марина, замечая, с каким оживлением встретила её Софья. – И вы садитесь, пожалуйста, не хлопочите возле меня, я уж как-нибудь сама.

– Праздничная, говорите? Вы не ошиблись! – воскликнула Софья, садясь рядом с Мариной, – Вот посмотрите, что я сегодня нашла в архиве Улуюльского староверческого скита!

Софья через стол подала раскрытую папку с бумагами. Марина приняла папку на ладонь и стала внимательно читать. Софья следила за её выражением. Тонкие изогнутые крутой подковкой брови Марины дрогнули, и бледное лицо порозовело.

– Соня, это такая важная находка, что я не знаю… – сказала Марина и глянула на Софью взглядом, в котором выразилась её большая радость.

– Я уже написала Алексею, а потом буду просить разрешения послать ему копию этого документа, – перебила её Софья, а Марина в этот момент подумала, что сегодня же ей надо рассказать о находке Максиму.

– Я представляю, Соня, как он обрадуется. Это даст ему в руки новое и очень серьёзное доказательство.

– А вот папа опять сомневается.

Марина заметила, что, сказав это, Софья помрачнела.

– Разумеется, что Захар Николаевич так просто не отступит. Поймите, Соня, что это не упрямство. Это убеждение. Мне понятна его настороженность. В самом деле: староверческий скит – и вдруг поставляет на купеческий завод железную руду. Почему бы это?

– Да, но документ фон Клейста подлинный. Его подпись встречалась мне ранее, – горячо возразила Софья.

– Я верю, Соня, и в подлинность документа, и в подлинность самого факта. И думаю, эта ваша находка поможет многое разгадать. А сомнениями, которые естественны в нашем деле, вы не огорчайтесь.

– А вы какая-то утомлённая, Марина Матвеевна.

– Я?..

Этим коротким вопросом, произнесённым с неповторимой интонацией, Марина невольно как бы сказала: «Да, утомлена, и даже более того – подавлена».

– Что у вас? – спросила Софья, приглядываясь к ней.

– Вы знаете, Соня, – Марина повела плечами, будто ей стало холодно, – сегодня такой хороший день. Я вначале решила ничего вам не говорить, чтобы не омрачать вашего светлого настроения, но чувствую, что не сказать я не могу, – Марина вздохнула и, глядя Софье в её мягкие, бархатистые глаза, дрогнувшим голосом сказала: – Соня, я так обманута!.. – Марина опустила голову и всхлипнула.

Опустила голову и Софья. Ей вдруг показалось, что Марина имеет в виду её. «Обманута!» Ну конечно! Какое же имела она право умолчать о своих встречах с Бенедиктиным? Нет, так истинные друзья не поступают, так не поступают даже просто порядочные люди. Чувство острой неприязни к самой себе поднялось в душе Софьи. Она приготовилась выслушать упрёк Марины как заслуженный и сказать ей, что она ещё больше любит её за прямоту. Но Марина сказала о другом:

– Вы видели, Соня, последний том «Учёных записок» нашего института?

– Видела.

– Там есть статья Григория. Там многое заимствовано из моей докторской диссертации.

– Как заимствовано?

– Точнее – украдено.

– Что вы говорите?! – воскликнула Софья, поднимая руки к лицу, как бы стараясь защититься от удара.

– Правда, Соня, – чуть слышно отозвалась Марина, и губы её дрогнули.

– Какая низость! – брезгливо произнесла Софья. Ей стало стыдно. Нечего греха таить: сегодня утром она пережила минуты, когда ей подумалось, что Бенедиктин не такой уж заурядный человек, каким он ей всегда казался. В её душе тогда шевельнулось какое-то приятно-сладостное чувствишко оттого, что он ухаживает за ней. Ей захотелось откровенно рассказать Марине о приставаниях Бенедиктина, но, взглянув на неё, она сдержалась. Марина сидела, закрыв лицо ладонями, и Софья поняла, что ей и без того горько.

Они долго молчали. Софья чувствовала, что она должна что-то сказать Марине, чем-то её утешить, но настоящих слов не было.

Марина заговорила сама:

– Соня, вы первая, кому я сказала об этом. Я ещё не знаю, на что решиться, что предпринять. То, что я должна покинуть его, – это разумеется. Ну, а дальше? Разве я могу замолчать этот поступок Григория, скрыть его от товарищей? Он же член партии! Ведь если разобраться, то это… это… Да, да, именно такие вещи мы и называем пережитками капитализма. И в то же время, как подумаю, что об этом будут говорить, склонять моё имя, мне становится противно, тошно. Хочется плюнуть на всё, уехать куда-нибудь в тайгу, в далёкую экспедицию и жить там безвыездно и год, и два, и три…