Николай Задорнов - Симода

– Пока не замечено. Они исполняют свой обряд в лагере. Только там молятся.

– Может ли быть опасность? Кто, по-вашему, может быть распространителем религии?

– Отец Ва си ре...

Но Кавадзи не опасался отца Василия Махова.

– Гошкевич гораздо опасней. Он учился на священника. Он тайный священник, поэтому ходит в простой одежде.

– Теперь у Гошкевича есть чин, – отвечал Уэкава. – Два дня назад адмирал дал ему чин офицера и нарядил в мундир... цвета хурмы... Поэтому иногда Гошкевич ходит в военной одежде, а иногда, как сегодня, был одет, как раньше, с галстуком и в клетчатых брюках.

После разговора о делах Кавадзи показал своим спутникам новогодние подарки Путятина.

– Просто смех! Какие-то детские игрушки! – сказал он.

В этот вечерний час все сидели в большом помещении храма и пили теплое сакэ.

– Копеечные стекляшки от имени правительства и посольства России! От имени императора ро-эбису! – Уэкава залился смехом.

Смеялся и Кавадзи, разглядывая четыре хрустальных рюмки, полученных сегодня.

– Вот эту – мне! Хи-хи! А вот эту – моей супруге... О! Эту, маленькую, – наследнику от моего старшего сына... А вот эту, очень маленькую, – моему самому маленькому внуку от второго сына... Просто смех!

– Да, да! – короткими поклонами подтверждал Уэкава, разглядывая рюмочки.

– При этом так важно говорил Путятин со своей западной манерой серьезно излагать что-нибудь о пустяках... Всегда так!

Тут засмеялись все чиновники и секретари. Это очень смешно. В самом деле, Путятин набирается духу, сильно воодушевляется и говорит в западной манере очень важно, а оказывается – о пустяках. Это все не раз слыхали. Кавадзи хорошо подметил, язвит посла варваров.

Кавадзи видел, что его подчиненные всегда охотно смеются над Путятиным. Поначалу, когда познакомились, Путятин и ему не нравился. Как только не называл его про себя Кавадзи!

– Ха-ха-ха! Что подарили! – переговаривались подвыпившие чиновники, издали поглядывая на маленькие хрустальные рюмки. – О-о! Драгоценные подарки! Такие маленькие стекляшки! От имени могучей страны!

«Это было похоже на детскую забаву, – записывал Кавадзи перед сном в дневник. – Чтобы поздравить меня с Новым годом, Путятин достал какие-то мелкие игрушки. И опять начались невыносимые путятинские манеры. Не зря мы звали его когда-то Трудный Варвар. Он уверяет, что это диамант. Я посмотрел по голландскому словарю, и диамант означает просто стекло, а Путятин важничал, как будто дарил часы с бриллиантами. Но, впрочем, сознаюсь, что у него ведь ничего нет. Он разорен и всего лишился... Путятин желал сделать мне приятное, и я должен благодарить его».

Кавадзи улегся под футон, край которого был прикреплен к чугунной жаровне с горячей золой. Голова у Саэмона, как жаровня с горячими углями, полна догадок.

Утром Кавадзи уезжал в Эдо. Вид его бодр и лицо свежо.

Четыреста моряков с оружьем выстроены колоннами от лагеря русских через весь пустырь, до храма Хосенди, из ворот которого вышли Кавадзи и Путятин со свитами.

Утро чистое, прохладное. Солнце еще не всходило из-за гор. Раздалась торжественная команда. Молодые офицеры в черных мундирах и киверах, стоявшие с палашами наголо впереди шеренг своих матросов, повторили ее, как эхо, и эхо в горах повторило их голоса. Четыреста матросов подняли враз свое оружие. Заиграл оркестр, и все невольно обратили внимание на его начищенную медь. Начался торжественный марш почетного караула.

«Зачем? Зачем все эти путятинские манеры?! – думал Кавадзи. – Зачем эта западная картинность? Они все стараются сделать очень картинно и обратить внимание на свое превосходство. Кому нужна такая пышность!»

Так думая, Кавадзи шел с холодным лицом наиважнейшего вельможи, которого ничем нельзя удивить и сбить с толку. Казалось, он не в первый раз принимает церемониальный марш западных морских войск.

После отъезда Кавадзи в столицу в тот же день, под вечер, в храм Хосенди явился Уэкава и просил дежурного офицера доложить, что покорнейше просит адмирала принять его на другой день утром.

Назавтра Уэкава явился и был принят. Путятин полагал, что пора наконец с головой погрузиться в дела. Он ждал Уэкава.

– Милости прошу садиться, Деничиро-сан. Уэкава Деничиро – восходящая звезда! Человек новой Японии будущего!

Уэкава щуплый, ловкий, верткий и юркий, с маленькими глазами. Прибыв в Хэда, он быстро стал менять деревенский стиль работы японцев на самый передовой и современный. Очень жизнерадостный, шутливый и приветливый японец, всегда отзывчивый и деловой до мозга костей. Но чувствуется, что опасный человек. Что будет, если все японцы усвоят его деловые манеры и хватку! Не один ли он из тех, которые найдут средства со временем гордо противостоять иностранцам?

Деничиро давно терся около русских, но до сих пор на него никто не обращал особенного внимания рядом с послами из Эдо, с губернаторами и важными чиновниками. А сами японцы, кажется, давно оценили этого невидного молодого человека. Ведь он привозил теплые халаты и продукты еще в Миасима, когда после гибели «Дианы» команда мерзла и голодала. Эти халаты теперь служат как одеяла и в казармах, и у офицеров, живущих при двух соседних храмах.

Уэкава стал деловым человеком в пору интриг иностранцев, приходивших в Японию с разными требованиями. И как знать, что кроется за его улыбкой? Впрочем, Путятин не раз слыхал от своих офицеров и сам видел, что Уэкава старательно учится всему, что видит, и много полезного находит для себя у русских.

Разговор о делах закончился, Уэкава поднялся и поклонился несколько раз, пятясь спиной к двери, но замешкался и приостановился.

– Что-нибудь еще, Уэкава-сан? – спросил его адмирал из-за стола.

Уэкава подошел поближе:

– Ваши матросы, адмирал, получили ваше строгое приказание не приближаться к жителям Хэда.

– Особенно к женщинам я запретил строго подходить, – ответил адмирал.

Уэкава поблагодарил и поклонился.

– Японские женщины, – продолжал он, – очень целомудренны и даже никогда не смотрели на иностранцев, но... табу, кажется, не действует... Это табу нарушается...

– Что? – вздрогнул Путятин. До сих пор, как ему казалось, он делал все возможное, чтобы пресекать всякие попытки сближения своих людей с местным населением, а особенно с женщинами. Но ему иногда казалось, что японцы сами ему в этом втайне противодействуют. Или скорее всего смотрят на это сквозь пальцы, и не по недостатку приверженности своей нравственному долгу или не по какой-либо низости понятий, а просто сознавая, что взяться за такое дело невозможно, не нарушая отношений с русскими, знания и умение которых так нужны при постройке шхуны. Тем более что случаи такие, как казалось адмиралу, очень редки. Сам он уверен, что его матросы дисциплинированные и богобоязненные. Похоже было, что японцы прощают им отдельные проступки, чтобы не затевать пустых пререканий, но, конечно, за всем следят внимательно. И вот Уэкава до всего добрался! Изложил все просто и прямо, по-джентльменски.