Николай Задорнов - Золотая лихорадка

– Мы очумели, президент, озверели, но… – воскликнул Студент. Последние дни были самыми счастливыми в его жизни.

– Мыться? Баню топить? – растерянно спросила Наталья.

Где-то послышались женские голоса.

– Утром – на заимку, – сказал Егор, – потом решим, что делать.

– Мы общественное золото привезли, – сказал Василий.

– Че у вас творится? – пригибаясь, в низких дверях кухни стоял Петрован. – Вернулись? Заразы! На заимках у нас не то что артель, роту упрятать можно…

– К Сашке, может?

– Нет, не надо. На заимке лодки есть, – ответил Егор.

– Погиб Илья…

В грязных шелковых шляпах и в ватниках поверх городских жакетов со стоячими воротниками появились с чемоданом и мешком Ксенька и Катерина. На прииск приезжала портниха и нашила золотишницам модных нарядов. Была там и шляпница.

– Маманя, че топить? – сразу спросила Катерина, обхватив Наталью за шею и целуя ее.

– Уж топлю, доченька! – ласково ответила Наталья.

– Зачем на заимку? Айда ко мне, – сказал Петрован. – У меня изба новая, три комнаты…

– Отец че-то у нас боязливый стал, – говорил он, уводя по невидимой тропинке гостей через траву и рытвины.

Ночью Катя всех перепугала в доме Егора. Она вскочила и стала истерически рыдать, потом кинулась к Наталье, залезла под одеяло, уткнулась ей в грудь.

Василий вскочил, подбежал босой, спросонья не разобрав, что случилось.

– Что с тобой? – спросил он жену.

– Не трогай! – закричала Катька. – Убью топором! Я всех вас покрошу! – кричала она и в страхе прижималась к Наталье, стараясь спрятаться к ней под одеяло с головой.

– Ты ее не тронь! – прикрикнула на сына мать и закашлялась.

Катя стихла. Через некоторое время она сказала:

– Мама, зачем вы его так… – она поплакала, заслезив Наталье грудь рубахи, и уснула.

Утром Василий сказал Татьяне:

– Я привез его вещи… Иди отнеси Дуне.

– А че же сам? – спросила Таня.

Васька не знал, что сказать.

– Иди, гляди ей в глаза, – сказала Катя. – Вот так! Теперь уж не стыдно!

– Вместе пойдем, – сказала Татьяна. – Страшно, брат! Она тревожится. Тут пароход приходил, и нам сказали, что кого-то убили полицейские… А из Тамбовки приехала она такая повеселевшая, свеженькая, как грибок.

Вася и Татьяна зашли в дом молодых Бормотовых. Дуня разливала горячее молоко детям, усевшимся за стол. Она не видела мешка в руках Василия. Ей не хотелось смотреть на него.

Василий заметил, что она посвежела лицом и стала тонкой и гибкой, как в девичестве. Но показалась она Васе невеселой.

– Вот его вещи! – сказал Василий.

Дуня схватилась за голову и глянула на Ваську, выкатив глаза, лицо ее перекосило в таком ужасе, словно на нее навели дуло, и она пятилась, ожидая выстрела.

Дети расплескали молоко. Старший кинулся, к матери и со злом оттолкнул Василия.

– Не трогай маму!

– Уходи, Василий! – сказала Таня, видя, что зря привела его.

Дуня вдруг утихла, словно что-то вспомнив. Она закрыла глаза кулаками, потом чуть слышно молвила:

– Это я его убила…

Она встала, развязала мешок, достала пиджак Ильи, сморщенный и измытый в воде и высушенный товарищами на солнце, увидела навитые на пуговице свои волосы. Горько скривилась и села, повесив голову.

Таня молча обняла ее…

Отец Алексей отслужил панихиду по Илье. В церковь съехались крестьяне и гольды со всех окрестных селений.

Дуня с детьми стояла сумрачная и замкнутая. Проблеском серебра сверкали ее пышные волосы. «Раненько бы!» – подумал Егор.

– Ты не знаешь, где Бердышов? – спросил Егор на другой день, зайдя к ней в избу.

– Не знаю, – ответила Дуня. Она обняла детей за плечи и, помолчав, добавила сухо: – Наверное, в городе…

Егор, начавший было ходить, в эти дни опять слег. Он был слаб и не мог поехать в город.

Василий послал телеграммы Бердышову и Барабанову, получил от них ответы и решил ехать в город сам, распутывать все дела, постараться выручить людей, а если придется, то и отвечать за себя и за отца. Егор соглашался.

– Надо ехать! – сказал он сыну.

– Поеду к богачам! – ответил Василий. – К тем, ради кого мы убивали друг друга и сходим с ума!

– Ты рос у него на руках! – сказала мать. – Он тебя не выдаст. Поезжай, выручи людей и отца, раз он сам не может. Да он и не схитрит, а ты уж уловчись, пособи отцу с матерью. Видишь, мы теперь…

– Я выздоровлю и приеду на суд, – сказал Егор. – Дело мое, я открыл и я отвечу.

– Что ты, отец! – возразил Вася. – Перед кем ты будешь говорить? Перед Телятевым? Перед Оломовым? И где! В каторжном, пропойном, развалившемся Николаевске, который только один ты еще поддержал на год-два!

– Послушай, Василий! Я – отец. И я строго тебе говорю: скажи Ивану в городе, что я отвечу сам. Скажи это и Телятеву, и Барсукову. Я вот поправлюсь и сам пойду в тюрьму.

– Я скажу… Но зря это. Там глухо, пьяно. Пусто. И начинать подвиги надо не здесь.

– А Иван хочет начинать дело здесь.

– Для него тут есть золото.

«Что же ты хочешь, чтобы за меня судили мальчишек-студентов или безграмотных моих товарищей? Пусть, сын, никто об этом не узнает в пьяном городе. Но ты узнаешь, какой у тебя был отец. И я буду знать себя. Это ведь не обязательно прокричать народу. Человек живет только раз и сам себе должен ответить» – так думал Егор.

Васька понурился, сбитый с толку. Отец не хотел, видно, идти на врага в обход и хитростью, как теперь было принято. Васька почувствовал себя низким по сравнению с ним.

– А если никого не тронут и всех отпустят, тогда и я не приеду, – сказал Егор.

У Васьки отлегло на душе. Оказывается, отец не без головы со своей честностью.

Наталья стряпала пироги.

Катя старалась помогать ей и рассказывала, волнуясь, бесконечные истории о разных приключениях на приисках, вновь как бы переживая все и торопясь так, что язык ее иногда заплетался.

Наталья услышала, что на прииске после ухода отряда остались полицейские, с гиляком, которого имя не вспомнишь. Видя, что никого нет, они поснимали форму и стали тоже мыть золото. А Родион Шишкин, не зная, что стряслось и что всех разогнали, вдруг заявился, вернулся с тамбовцами на прииск. Полицейские не пускали их, хотели задержать. К ним к тому времени приехал урядник Попов и тоже мыл.

Тамбовцы решили, что вместо Гаврюшки поставили каких-то самозванцев и что те хотят с них содрать и поэтому не пускают. Родион и его товарищи стали ломиться силой.

Дело кончилось дракой. Полицейских избили прежде, чем все разъяснилось.

– Арестовать-то уж никого они не могли. Сами хищники оказались, попалась полиция. Так и мыл Родион с ними рядом. Да мы когда поехали домой, то и тамбовцы подались с нами… Побоялись без Василь Егорыча оставаться. Все же полицейские могли их перебить… Так мы и шли. Студент говорил, мол, свободные люди, идем вольным отрядом. А Родион Шишкин сказал: «Какой же свободный, когда ото всех прячемся!»