Николай Задорнов - Золотая лихорадка

На другой год на кетовую рыбалку пришло два десятка японских шхун, и некоторые из них успевали сплясать на волнах лимана за осень несколько раз.

Ивана звали в гости в Японию. Это было совсем рядом. Но Ивану было некогда. Он отправлял три баржи с соленой рыбой в бочках вверх по Амуру. Пароход доставил его рыбу во Владивосток раньше, чем кета доходила в речки на Уссурийском побережье.

Иван всюду нанимал людей. Он брал их даже с Сахалина, отбывших сроки каторги. Он быстро угадывал, какому человеку и что можно доверить, кто может стать учеником засольного мастера, кто бочаром, а кто подручным у машиниста или приказчиком. Всюду были выбранные и слегка пригретые им, зависимые и обязанные ему люди.

Однажды в трактире в Николаевске Токуда танцевал русскую. Иван замечал, какой он гибкий, как он вьется, вывертывая винтом свое коренастое тело, каким жаром горят его глаза. Заметив пристальный взгляд Ивана, Токуда вежливо улыбнулся…

В зеленом, обшитом тесом домике американца Бутсби приказчики Ивана получали прибывшие на судах из-за океана длинные ящики с переложенными масляными прокладками охотничьими ружьями…

– А ты помнишь Маркешку Хабарова? – спросил Иван.

– Старика? Как же…

Афанасьев и Бердышов сидели в резных креслах черного дуба. Стол под белой скатертью ломился от закусок.

– Садись и ты с нами, Люба! – сказал Иван молодой экономке. – Люди свои.

Кешка слышал, что Иван взял ее на Сахалине, привез в новый город и определил на место.

Семья у Ивана живет в Петербурге. Там же уполномоченный его фирмы, доверенное лицо – Сила Алексеевич Бердышов.

– Я еще маленький был, отец все хвалил Маркешкины ружья.

– Умственный был! – безразлично ответил Афанасьев, сгребая подбородок в горсть с таким видом, словно там росла густая борода.

– Его бы учить. Я помню, он просил разрешения открыть свой завод. А над ним потешались. Он свое ружье показывал, как милостыни просил. Он придумал трехзарядную винтовку. И резьбу в дуле так аккуратно излаживал. Я молодой был, шибко жалел его. Еще тогда подумал, ну, а я, мол, просить не буду никого.

– Так правда, что Николаевск гибнет?

– Паря, наш город сник!

– А ты, что ли, не живешь в нем?

– Я там живу и торгую. Как был, так и есть.

– Не собираешься переехать? Смотри, новые города! Пахнуло в открытое окно цветущей липой.

– Чуешь. А в Николаевске такого не услышишь.

Иван молчал.

Кешка знал, если Иван молчит, значит, он многое может сказать.

– Здесь разворачиваются большие дела, – продолжал Афанасьев, – за этим нас созвали на съезд. Даны будут субсидии, только схватись вовремя. Надо ухитриться и выставить себя.

– А ты начинал на субсидии? Паровую мельницу в городе ты на субсидии построил?

– Нет, я сам. А ты?

– А ты не знаешь? Тигра мне субсидию выдала, царапнула по ляжке. Я в горах зимой золото нашел, – усмехнулся Иван. Иннокентий: испуганно вздрогнул. Он слыхал, какое золото на Горюне намыл Иван лютой зимой. – Наши с тобой субсидии! – хлопнул Бердышов по коленке старого товарища.

Голубоглазая, полноватая Люба спокойно слушала, смутно понимая, о чем речь. Словно вспомнив о чем-то нужном, она встала в удобный миг и вышла.

– Губернатору хочется приободрить русский капитал супротив иностранного, – продолжал Кешка.

– И ты хочешь?

– Паря, я не пропущу!

– Конечно, чем же ты не руцкий капитал, – отозвался Иван. – Маленько скуластенький, Кеша! А помнишь, как ты, бывало, все пел: «День я му-у-учусь, ночь страдаю и спа-кою не найду…»?

Иван вскочил, ударил себя ладонями по коленям и спел, пританцовывая:

Люба внесла кувшин молока с ледника.

– Иван. А как ты думаешь про революцию? – спросил Кешка.

– Я, паря, не думаю.

– У нас в Благовещенске, особенно молодые и грамотные, говорят, что царь не нужен, тем более что мы так далеко, что все законы несправедливые, одни глупости и что тут народ жив только тем, что не соблюдает законов и хищничает. А установить здесь своего начальство не в силах, кругом тайга, попробуй в нее пролезть.

– А ты знаешь, японцы ко мне за рыбой ходили, ходили, а потом вдруг однажды – стой! Телятева назначили к нам в Николаевск окружным начальником. Запрет! «Какое имеете право?» Столько было возни. Заставили японцев платить за въезд к нам. Они теперь покупают билеты. Паря, как в театр. На другой год опять все по-другому. Опять деньги с них. Но небольшие деньжата.

– В тайге у нас на Зее есть деревня – живут дивно. Приехало начальство: «Почему вы так хорошо живете? Мы к вам столько лет не ездили, думали, что совсем пропали. А у вас скот, пашни, народ здоровый». – «А это, батюшка, потому, что начальство десять лет к нам не наезжало», – вот как ответили.

– Ты же царский казак, капиталист и слуга отечества, паря, тебе не страшно?

– А че страшно?

– Такие рассуждения. Ты же присягу дал? Ты должен начальство уважать.

– Делов контора! Это когда было. Я мельницу ставил, никакой присяги не давал.

– У нас Егор-Штаны давно еще исправнику сказал то же самое.

– А тот?

– Маленько рявкнул на него.

… Приятели ехали в американке в собрание. Кешка снял с Ивана шляпу и щелкнул его по затылку.

– Шея стала как у бычины.

– Под гору едем, а ты с утра балуешься, – ответил Иван. – Я же вожжи держу, и гляди, где едем. Не могу дать сдачи. Схватимся и на потеху всему городу станем возиться и оба полетим с обрыва в Амур. Паря, несправедливо поступаешь.

Кешка захихикал от удовольствия.

– Как тебе не стыдно, паря, а еще в миллионеры метишь, субсидия ждет тебя.

В двухсветном просторном зале собрания барон Корф обратился к приглашенным на съезд с речью:

– Господа! Мы с вами являемся деятелями в богатейшем девственном крае, где вашими неусыпными трудами и подвигами во имя отечества внедряется цивилизация…

Иван накануне был у барона Корфа, в то время как Афанасьев со скуки бродил по городу, как молодой и бедный.

Губернатор познакомил Ивана Карповича с молодым генералом из Владивостока, комендантом крепости и города.

Сейчас, когда в двухсветном зале губернатор говорил речь, Иван думал о своей жизни. Давно уже его упрекали, что он разбрасывается, не займется каким-нибудь одним делом как следует. Ему советовали переезжать из Николаевска, обещали большие выгоды.

Да, уехали чиновники, переведены управления, много домов опустело, черные провалы окон зияют там, где жили люди, висели занавески, дети и девицы поглядывали из-за них.

Иван привык к своему северному студеному краю. «Что же будет, если я уйду? Перекинуться за субсидиями во Владивосток? Да, здесь тепло, липа цветет». Ивану приходилось бывать в Самарской губернии, под Москвой, в Петербурге. Знал он и горячие ночи Калифорнии, и стук барабанов, и треньканье мексиканских гитар, видал испитых, иссушенных неудачами, больных, затемненных страстью к золоту людей всех цветов кожи и во всяких одеждах. Видал сытых, гордых, удачливых, великодушных, в хороших экипажах с красивыми женами и дочерьми. Видал, как на биржах покупают ценные бумаги и золото.