Павел Федоров - Синий шихан

Пара низкорослых лошадей киргизской породы, мотая головами и пофыркивая, устало тянула добротный с козлами тарантас. В плетеном кузове, глубоко опустив на лоб фуражку с лакированным козырьком, сутуля старческую спину, сидел Никита Буянов. Владел он в городе Зарецке мыловаренным заводом, двумя мельницами и приторговывал скотом. Ездил Никита Петрович верст за сто в верховье Урала, к станице Шиханской, по какому-то срочному делу и сейчас возвращался домой, утомленный и хворый.

Чернобородый, похожий на цыгана кучер Кирилл, вяло пошевеливая вожжами, раздумывал, почему в этакую жарищу старику не сиделось дома, а понадобилось тащиться туда и обратно двести верст – на Синешиханские холмы?

По обеим сторонам дороги на многие версты лежала пересеченная холмами степь. Горячий восточный ветер прижимал к земле густое море серебристого ковыля, гнал едкую пыль и омертвлял весеннюю свежесть степных душистых трав.

Вдоль накатанной колесами дороги на телеграфных столбах, сонно притаившись, сидели орлы-могильники. По приближении повозки они медленно поднимали головы, взмахнув крыльями, поднимались и начинали кружиться в безоблачном небе.

Тряская пыльная дорога, беспощадный зной, однообразие степной ковыльной дали наводили на кучера Кирилла уныние и скуку. Иногда он стаскивал с головы мерлушковую шапку, отгонял наседавших мух и, неизвестно в который раз, говорил одно и то же:

– Ну и духотища!..

– Недород будет, – глуховато ответил наконец все время молчавший старик Буянов.

– Как из печи дует, проклятый… Уж который день беспрестанно засвистывает… И охота вам была ехать… Да и делов-то…

Кириллу очень хотелось хоть что-нибудь узнать об этой загадочной поездке, но хозяин как в рот воды набрал.

– Ты погоняй лучше, – не вытерпел Буянов. – Подстегни пристяжную, да не шапкой своей козлиной, а кнутом ее дерни! Она у тебя только на беркутов и засматривается, – ворчал старик.

– Да ведь жарища, Микита Петрович… Прямо дышать нечем… Коней жалко…

– Ты не коней жалей, а хозяина. Вези скорее. Захворал я что-то.

Домой приехали поздно вечером. Буянов грузно вылез из тарантаса и прошел на свою половину, где жил вместе с внуком Родионом. Другую половину дома занимал сын-вдовец. Раздевшись, старик тотчас же послал за сыном.

Характер у Никиты Петровича был тяжелый и властолюбивый. Пятидесятилетнего Матвея он до сего времени держал в рабской покорности, даже не позволил ему после того, как у него умерла жена, второй раз жениться. Сейчас старик усадил сына перед собой, сам же, опустившись на край широкой деревянной кровати, тяжело переводя дыхание, заговорил:

– Неможется что-то мне… грудь словно камнем давит, слабну.

– За доктором надо послать. Куда ездил в такую жарищу, зачем?.. Никому ничего не сказал… Эх, тятя, тятя! – Сын укоризненно покачал головой. – Хоть бы прилег, пожелтел весь. Доктора надо, доктора!

– Помолчи, – властно перебил его Никита Петрович, вяло поднимая жилистую, мосластую руку. На секунду она повисла в воздухе, длинные с посиневшими ногтями пальцы, задрожав, сжались в кулак. – Я о деле говорить хочу, а он дохтора, – с хриплой одышкой продолжал Буянов. – Ишь какой заботливый… Что мне твой дохтор, жизни прибавит? Не надо. Мне уж без малого девяносто. Это вам, дуракам, жить да мой капитал мотать. Вот и вся ваша забота… По глазам вижу, рад отца в землю закопать, а дохторов-то позвать – дороже сотенной не возьмут…

Старик угрюмо сверкнул из-под седых бровей злыми, мутными зрачками и разгладил большую растрепанную бороду.

– Не греши, тятя! – взмолился оскорбленный Матвей Никитич и, сгорбив широкую костлявую спину, часто заморгал серыми раскосыми глазами.

– Может, и грешу, – медленно поднимая голову, проговорил старик Буянов. – Что грехи! Их и так набралось… Это не денежки. Грехи бог перещитает, а ежели один прибавился, невелика беда… Ежели обидел тебя, не взыщи с отца. Мне бог простит. Я поди того заслужил, чтобы за меня лишнюю свечку поставить. Не о себе заботу имел, а о вас, после спасибо скажете и не один молебен отслужите. Слушай со вниманием и не перебивай, да перечить не вздумай. – Буянов замолчал, жадно отхлебнул из ковша холодного кваса. – Родиона я думаю немедля женить. Вам дело большое предстоит. Хозяйка нужна будет самостоятельная. А дело такое, что тебе и во сне не снилось… Завтра же поедешь в станицу Шиханскую сватать дочь Петра Лигостаева. Помнишь, на скачках приз взяла? Ну вот, ее тогда все приметили, а Родька первый. Да и нельзя ее не приметить. Девица козырная. Хоть и балована, на лошадях скачет, зато не дура. Ребятишек народит и про скачки забудет. Правда, не богата, да ума палата и внуку по душе. Я когда ему сказал, так он меня, подлец, чуть от радости не задушил. Вон какой вымахал, в деда пошел. Теперь нащет капиталу. Деньги нужны наличные, и немалая сумма… Скоро нужны! Может, у Пелагеи перехватишь?

– Сколько надо, да и на что? Я тоже знать должен, для чего деньги, – обиженно проговорил Матвей Никитич.

Ему неприятно было, что отец не доверяет ему и некстати напомнил о Барышниковой, которая питала к Матвею самые горячие чувства и вместе с ним вела все свои торговые дела.

– Сколько все-таки нужно денег, родитель? – переспросил Матвей.

– Не торопись! – Старик крепко зажмурил глаза и сжал ладонями скулы.

Матвей Никитич заметил, как тряслась голова отца. Нельзя было понять, плакал он или смеялся.

– Ты знаешь, куда я ездил? – не поднимая головы, продолжал Никита Петрович. – Знаешь куда? На Суюндукские бугры, как говорят теперь – Синий Шихан. Вот там, на этот самом Синем Шихане, у родника святой великомученицы Марфы, нашел золото. Золото, Матвей! Помилуй меня, господи! Будто дьявольское наваждение! Сколько «Зарецк инглиш компани» золота намывает? Золотнички! А на Синем-то Шихане богатство, мильёны, Мотька. Мильёны сверху лежат! Своими руками у родника чуть не горстями брал… Боже мой! – Старик заметался и в бешеном исступлении стал рвать на груди рубаху.

Матвей Никитич вскочил, крестясь и нашептывая молитвы, попятился к двери.

– Желтые камушки… в щелях, в щелях… Не прозевай, Мотька, дурак! Мыльный завод, мельницы береги. Они тебе дадут золото! Голод будет! Недаром сухие ветры… Душно мне! Проба за иконами спрятана, в мешочке… кожаный мешочек… Господи Иисусе! Душно! Спаси, Матвей, спаси!.. – Никита Петрович судорожно вытянулся, взявшись рукой за грудь, резким движением наклонился вперед и грузно упал на пол.

Ошеломленный Матвей Никитич, перестав креститься, царапал ногтями дверной косяк. Через минуту, опомнившись, бросился поднимать отца и сразу почувствовал, что все уже кончено. Утомительная жара, далекая поездка на Синешиханские холмы и желтые золотые камешки уходили старика. А собирался жить больше ста лет, и, может быть, прожил бы…