Эжен Сю - Жан Кавалье

– Ефраим одевается в кожу убиваемых им диких животных, потому что презирает безумное земное тщеславие; он поселился в глубине лесов, потому что уединение благоприятствует молитве и размышлению.

– О, без сомнения, батюшка! – весело заметил Жан. – Ефраим святой; но, откровенно говоря, разве он не похож на черта? Я такой же добрый протестант, как и он; моя винтовка попадает так же метко и далеко, как его длинный мушкет... Но... черт возьми!..

– Довольно, мой сын! – сказал старик.

– Но...

– Довольно! – повторил хозяин, сделав рукой настолько выразительный жест, что молодой человек покраснел и замолчал.

Ответы Жана Кавалье показались всем присутствующим настолько непочтительными, что все сидели с опущенными глазами. Помолчав немного, старик продолжал, обратившись к сыну:

– Ты отправился сегодня надзирать за сенокосом на лугах в долине Сент-Элали. Сколько там повозок с сеном?

– Право, не знаю, батюшка, – ответил, смутившись, Кавалье. – Я туда не ходил.

– А почему это? – спросил строго старик.

– Завтра праздник товарищей-стрелков. Так как я их капитан, мне пришлось пойти в Саол, чтобы поставить на место мишень.

Но хуторянин, все более и более недовольный, продолжал:

– Вчера, вернувшись с поля, посчитал ты скотину с хутора Живые Воды?

– Нет, батюшка, – ответил Жан, внутренне возмущаясь этим допросом при других. – Молодые люди из Зеленогорского Моста, которых я обучаю по вечерам ружейным приемам, задержали меня ужинать, и я не мог быть в Живых Водах при возвращении стада.

Это новое непослушание возмутило старика, и он крикнул:

– Разве не запретил я тебе посвящать себя этим убийственным упражнениям, столько же опасным, как и бесполезным? Занятия шалопаев и бродяг! Разве мирные, честные хлебопашцы нуждаются в оружии? Разве указы нашего короля, нашего владыки не запрещают подобного рода собрания? Не дерзость ли это со стороны моего сына, несмотря на мое запрещение, пойти наперекор законам?

Взбешенный упреками отца, Жан тоже крикнул:

– Что за дело мне до законов, если они несправедливы! Мой дед, мои предки, разве они не сопротивлялись законам? Разве не подняли они оружия на филистимлян с криком: «Израиль, выходи из шатров?»

Жан бросал выразительные взгляды на пахарей, в надежде поразить их этим библейским изречением, применимым к древним религиозным восстаниям. Но все хранили угрюмое молчание. Бабушка с ужасом сложила руки, услышав дерзкую речь внука; а г-жа Кавалье, дрожа всем телом, с отчаянием переводила глаза с мужа на Жана Кавалье и обратно.

Хуторянин, один только сохранивший спокойствие среди этой семейной сцены, строго ответил Жану:

– Мой сын не должен подчиняться другой власти, кроме той, которую Господь вручил мне над ним. Я приказываю... он слушается... Я имею кое-что сказать ему: пусть обождет меня в моей комнате, – прибавил он решительным тоном.

Несмотря на свою уверенность, несмотря на пылкость своего характера, Жан Кавалье в молчаливом повиновении вышел из-за стола, не вынося властного взгляда хуторянина: так привычка подчиняться отцу и уважать его овладела им смолоду. Ужин закончился при общем молчании. Прочитав благодарственную молитву, старик отправился к сыну.

Раньше, чем продолжать этот рассказ скажем несколько слов о прошлом Жана Кавалье, одного из главных героев нашего повествования.

Он родился в 1680 году, в Риботе, деревне алеской епархии, где его отец владел хутором, который впоследствии бросил, поселившись в своем Сент-Андеоле, близ Манда. Как и его брат Габриэль, Жан Кавалье первоначально пас стада. Но вскоре, приглашенный в Андюз одним из своих дядей, человеком богатым, бездетным и по ремеслу булочником, семнадцатилетний севенец переселился в это местечко.

Его живому, подвижному, пылкому воображению, его веселому, смелому, решительному, скорее надменному, чем гордому, нраву сельская жизнь мало приходилась по вкусу. Хотя и воспитанный в суровой, богобоязненной семье, черты которой мы пытались набросать, тем не менее, Жан Кавалье не проникся ни мечтательной верой Селесты и Габриэля, ни строгим пуританством своего отца. Исправно исполняя свои религиозные обязанности, он не упускал случая поразвлечься.

Так прошло два года. Кавалье в девятнадцать лет красивый, смелый, веселый, хорошего сложения, с бойкой речью, стал героем всех андюзских мастеровых. Есть люди, которые самой природой призваны властвовать. У Кавалье это уже прорывалось: он управлял играми и упражнениями своих товарищей. В борьбе, в бегах, в прыганье – повсюду он был первым. Старый протестантский полководец, участвовавший во всех религиозных войнах великого герцога Рогана, по словам гугенотов, дал ему даже несколько уроков фехтования.

Одно происшествие, по-видимому ничтожное, изменило все течение жизни Жана Кавалье. Это было в 1699 году. Указы против реформатов, упорно отстаивавших свою религию, достигли ужасающей строгости. Людовик XIV отдал приказ направить гарнизонных сыщиков в те города и села, где фанатизм или изуверство, как прозвали протестантизм, глубоко укоренился. Местечко Андюз было в том числе. Часть драгун сен-серненского полка, под начальством молодого маркиза де Флорака, расположилась там по-военному.

В день праздника св. Иоанна, наиболее чтимого в Лангедоке, Кавалье, сняв с себя передник булочника и принарядившись в свой лучший кафтан, отправился к старому гугенотскому военачальнику, обучавшему его фехтованию. У этого простачка, по имени Доминик Помпиду, была дочь такой необыкновенной красоты, что ее все знали под именем Красавицы Изабеллы. Она любила Кавалье, Кавалье любил ее. Потом мы вернемся еще к чистому чувству молодых людей, сыгравшему такую большую роль в жизни юного севенца.

На площади в Андюзе зажигали огни в честь св. Иоанна. Кавалье должен был повести на это торжество старика и его дочь. Перед тем как они отправились, Изабелла предложила своему возлюбленному красивую гранатовую ветку в цвету, которую она сломала в своем саду. С гордостью Кавалье приладил букетик к своей шляпе. Старик, его дочь и молодой булочник пришли к увеселительным огням.

Маркиз де Флорак, начальник драгун, находился на деревенской площади. Очарованный красотой прелестной Изабеллы, он раза два прошел мимо, окидывая ее нахальным взглядом. Не обращая внимания ни на седые усы старого воина, которые, казалось, щетинились от гнева, ни на угрожающие взгляды Кавалье, ни на холодное презрение красавицы севенки, де Флорак продолжал преследовать молодую девушку своими назойливыми взглядами. Выведенный из себя, Кавалье оставил руку Изабеллы и, перерезав драгуну дорогу, гордо обратился к нему: