Рётаро Сиба - Последний сёгун

Сжав губы, он обвел взглядом собравшихся. Пораженные страстной речью Ёсинобу, царедворцы не проронили ни слова. Такого никто не ожидал. Меньше всего при дворе полагали, что среди трусливых министров правительства бакуфу есть человек, способный на такое вдохновенное выступление.

Впрочем, Ёсинобу полностью владел собой. Не случайно он не сказал ни слова против самой идеи «изгнания варваров». Поступи он так, собравшиеся немедленно подняли бы крик о его нелояльности императору, а это уже ставило и Ёсинобу, и сёгуна в безвыходно тяжелое положение и, в конечном счете, означало бы гибель сёгуната Токугава.

В Киото у Ёсинобу не было других союзников, кроме его старинных товарищей, так называемых «трех мудрых князей» – Яманоути Ёдо из клана Тоса, Мацудайра Сюнгаку из Этидзэн и Датэ Мунэнари из Иё и Увадзима.

Недавно император даровал Ёдо и Мунэнари высокие должности Советников по государственным делам (с туманными, впрочем, полномочиями).

Однако вслед за тем по столице поползли слухи, что «мудрецы» оставили свою мудрость в прошлом, а сейчас стали самыми настоящими предателями: теперь они уже не выступают за безоговорочное изгнание варваров из страны, а готовы стать на колени перед военной мощью иноземных держав и открыть Японию для внешней торговли. Поэтому их приезд в Киото вызвал у «людей долга» (сторонников императора) бурю возмущения:

– Двурушникам, будь они даже и даймё, от наших мечей пощады не будет! – грозились «патриоты».

Вскоре на ворота храма Дзёгодзи, в котором остановился Датэ Мунэнари, пришпилили листок, густо испещренный черными иероглифами:

«Ты, старый бандит, мнимый правитель Иё (Мунэнари)! Твои речи возмутительны до крайности! Не покаешься – за нарушение августейшего указа ворвемся в твой дом и принесем кровавую жертву ради избавления от варваров!»

Эта записка появилась десятого числа первого лунного месяца. Ровно через три недели на второй ярус Барабанной башни [70]в храме Хигаси Хонгандзи, где остановился Ёсинобу, подбросили деревянную подставку сомпо [71]. На подставке лежала отрубленная голова; ее волосы были аккуратно уложены в прическу, которую обычно носили советники даймё. В размашисто намалеванной пояснительной записке значилось: «Преподносится господину Хитоцубаси».

Как показало расследование, предпринятое Ёсинобу, голова принадлежала участнику антисёгунского движения, царедворцу, советнику семейства Тигуса по имени Кагава Хадзимэ. Кагава раньше сотрудничал с Нагано Сюдзэн, помощником Ии Наосукэ, и был одним из зачинателей репрессий годов Ансэй. Несколько дней назад группа ронинов ночью ворвалась в дом Кагава, стоявший к востоку от перекрестка улиц Симодати и Юри Сэмбон [72]. Связав служанку, они стали ее пытать, чтобы узнать, где находится хозяин, но та не сказала ни слова. Тогда один из ронинов схватил маленького сына Кагава, Бэнносукэ, и пригрозил его зарезать. Сам Кагава, который прятался в тайнике с двойными стенками за нишей токонома [73], не выдержал и выскочил из своего укрытия, умоляя убить его, но сохранить жизнь мальчику. На глазах рыдавшего сына ронины отрубили Кагава голову. Отрезав у трупа левую руку, они подбросили ее в дом Ивакура Томоми, а голову «преподнесли» Ёсинобу. Смысл «подарков» был прост: будете выступать против августейшего указа об изгнании варваров – вас ждет такая же участь!

«Всюду этот „августейший указ“! Интересно, знает ли вообще Его Императорское Величество о том произволе, который чинят от его имени дворянские сынки вкупе с ронинами и всяким беглым сбродом?» – размышлял Ёсинобу.

На следующее утро Ёсинобу задал этот вопрос канцлеру Коноэ, типичному киотосскому царедворцу, который был известен как человек добросердечный, но болезненно осторожный.

– Нет, не знает! – честно ответил Коноэ и пояснил, что, напротив, Его Императорское Величество стремится по мере возможности отстраниться от дворян-экстремистов и стоящих за ними «людей долга» из клана Тёсю. Все эти «указы», «приказы» и так называемые «высочайшие повеления» – не более, чем фальшивки, которые фабрикуют Сандзё Санэтоми, Анэгакодзи Кинтомо и их подручные. А «патриоты» просто пользуются этими людьми как инструментами для достижения своих целей. Они даже дали им пренебрежительные клички «Белый боб» (Сандзё) и «Черный боб» (Анэгакодзи)…

Узнав об этом, Яманоути Ёдо из клана Тоса опоясался мечом, освежился рюмочкой сакэ и в таком боевом настроении отправился в усадьбу Сандзё Санэтоми, чтобы тут же, что называется, схватить его за рукав.

Семьи Яманоути и Сандзё были связаны родственными узами.

– Скажите мне честно, как родственнику! – начал Ёдо. – Ваши люди постоянно твердят о нарушениях императорских указов. А как узнать, действительно ли это подлинные слова его Императорского Величества? – с места в карьер взял Яманоути и вынудил-таки Сандзё признаться в том, что публикуемые документы – это не всегда «августейшие речения».

– А знает ли Его Императорское Величество, – продолжал атаку Ёдо, – что сейчас японское оружие разительно уступает западному?

– Нет, не знает.

– Так почему же Вы скрываете от императора правду? Разве это не Ваше упущение как советника Его Величества?

– Господин Ёдо! – Сандзё внезапно раскис и уже чуть не плакал. – Но ведь эти ронины могут и со мной расправиться!

Только теперь, услышав это жалкое хныканье, Ёдо понял, до какой степени люди Тёсю запугали Сандзё.

– Прошу Вас, – жалобно продолжал тот, – прежде, чем укорять меня, умоляю – войдите в мое положение!

Когда Ёсинобу узнал от Ёдо об этом разговоре, он понял, что его главная задача сейчас – взять под контроль ронинов, наводнивших столицу, и восстановить здесь порядок. Он вызвал к себе Мацудайра Катамори из семейства Аидзу, Генерал-губернатора Киото, и предложил ему в ответ на террор ронинов отдать приказ незамедлительно сформировать вооруженные отряды для ежедневного патрулирования центральных кварталов города.

– Но это же невозможно! – Мягкий по характеру Катамори долго противился силовым мерам, которые предлагал Ёсинобу, но, в конце концов, уступил его настояниям. Интересно, что позднее спокойный и тихий Катамори стал командующим Новой Гвардией и пролил за свою жизнь немало крови.

Между тем в Киото не прекращались бесчинства сторонников изгнания варваров. Своего пика они достигли четвертого числа третьего лунного месяца, когда в Киото въехал сёгун Иэмоти. У «патриотов» созрел план упросить Его Императорское Величество осчастливить своим посещением синтоистское святилище бога Хатимана в Ивасимидзу [74], к югу от Киото, где призвать к изгнанию варваров и совершить молебен об отвращении чужестранцев от земли японской.