Михаил Загоскин - Рославлев, или Русские в 1812 году

– Извините, – сказал Рено, – я исполнил долг честного человека, признавшись в моей вине; теперь позвольте мне выполнить обязанность мою по службе. Господин Данвиль отлучился без позволения от своего полка, и я должен непременно довести это до сведения начальства.

– И, полноте, Рено! – перервал полковник, – что рам за радость, если моего приятеля накажут за этот необдуманный поступок? Конечно, – прибавил он, взглянув значительно на Зарецкого, – поступок более чем неосторожный и даже в некотором смысле непростительный – не спорю! но в котором, без всякого сомнения, нет ничего неприличного и унизительного для офицера: в этом я уверен.

– Так, полковник, так!.. Однако ж вы знаете, что порядок службы требует…

– Знаю, знаю, капитан! но представьте себе, что вы с ним никогда не встречались – вот и все! Пойдемте ко мне, Данвиль.

– Ну, если, граф, вы непременно этого хотите, то, конечно, я должен… я не могу отказать вам. Уезжайте же скорее отсюда, господин Данвиль; советую вам быть вперед осторожнее: император никогда не любил шутить военной дисциплиною, а теперь сделался еще строже. Говорят, он беспрестанно сердится; эти проклятые русские выводят его из терпения. Варвары! и не думают о мире! Как будто бы война должна продолжаться вечно. Прощайте, господа!

– Это ваша лошадь? – спросил полковник, когда они вышли на крыльцо.

– Да, граф.

– Отвяжите ее и сделайте мне честь – пройдите со мною несколько шагов по улице.

Зарецкой, ведя в поводу свою лошадь, отошел вместе с графом Сеникуром шагов сто от дома золотых, дел мастера. Поглядя вокруг себя и видя, что их никто не может подслушать, полковник остановился, кинул проницательный взгляд на Зарецкого и сказал строгим голосом: – Теперь позвольте вас спросить, что значит этот маскарад?

– Я хотел узнать, жив ли мой друг, который, будучи отчаянно болен, не мог выехать из Москвы в то время, как вы в нее входили.

– И у вас не было никаких других намерений?

– Никаких, клянусь вам честию.

– Очень хорошо. Вы храбрый и благородный офицер – я верю вашему честному слову; но знаете ли, что, несмотря на это, вас должно, по всем военным законам, расстрелять как шпиона.

– Знаю.

– И вы решились, чтоб повидаться с вашим другом…

– Да, полковник! для этого только я решился надеть французской мундир и приехать в Москву.

– Признаюсь, я до сих пор думал, что одна любовь оправдывает подобные дурачества… но минуты дороги: малейшая неосторожность может стоить вам жизни. Ступайте скорей вон из Москвы.

– Я еще не виделся с моим другом.

– Отложите это свидание до лучшего времени. Мы не вечно здесь останемся.

– Надеюсь, граф… но если мой друг жив, то я могу спасти его.

– Спасти?

– То есть увезти из Москвы.

– Так поэтому он военный?

– Да, граф; но, может быть, ваше правительство об этом не знает?

– Извините! Я знаю теперь, что ваш друг офицер, следовательно, военнопленный и не может выехать из Москвы.

– Как, граф? вы хотите употребить во зло мою откровенность?

– Да, сударь! Я поступил уже против совести и моих правил, спасая от заслуженной казни человека, которого закон осуждает на смерть как шпиона; но я обязан вам жизнию, и хотя это не слишком завидный подарок, – прибавил полковник с грустной улыбкою, – а все я, не менее того, был вашим должником; теперь мы поквитались, и я, конечно, не допущу вас увезти с собою пленного офицера.

– Но знаете ли, полковник, кто этот пленный офицер?

– Какое мне до этого дело!

– Знаете ли, что вы успели уже отнять у него более, чем жизнь?

– Что вы говорите?

– Да, граф! Этот офицер – Рославлев.

– Рославлев? жених…

– Да, бывший жених Полины Лидиной.

– Возможно ли? – вскричал Сеникур, схватив за руку Зарецкого. – Как? это тот несчастный?.. Ах, что вы мне напомнили!.. Ужасная ночь!.. Нет!.. во всю жизнь мою не забуду… без чувств – в крови… у самых церковных дверей… сумасшедшая!.. Боже мой, боже мой!.. – Полковник замолчал. Лицо его было бледно; посиневшие губы дрожали. – Да! – вскричал он наконец, – я точно отнял у него более, чем жизнь, – он любил ее!

– Что ж останется у моего друга, – сказал Зарецкой, – если вы отнимете у него последнее утешение: свободу и возможность умереть за отечество?

– Нет, нет! я не хочу быть дважды его убийцею; он должен быть свободен!.. О, если б я мог хотя этим вознаградить его за зло, которое, клянусь богом, сделал ему невольно! Вы сохранили жизнь мою, вы причиною несчастия вашего друга, вы должны и спасти его. Ступайте к нему; я готов для него сделать все… да, все!.. но, бога ради, не говорите ему… послушайте: он был болен, быть может, он не в силах идти пешком… У самой заставы будет вас дожидаться мой человек с лошадью; скажите ему, что вы капитан Данвиль: он отдаст вам ее… Прощайте! я спешу домой!.. Ступайте к нему… ступайте!..

Полковник пустился почти бегом по площади, а Зарецкой, поглядев вокруг себя и видя, что он стоит в двух шагах от желтого дома с зелеными ставнями, подошел к запертым воротам и постучался. Через минуту мальчик, в изорванном сером кафтане, отворил калитку.

– Это дом купца Сеземова? – спросил Зарецкой, стараясь выговаривать слова, как иностранец.

– Да, сударь! Да кого вам надобно? Здесь стоят одни солдаты.

– Мне нужно видеть самого хозяина.

– Хозяина? – повторил мальчик, взглянув с робостию на Зарецкого.

– Да у нас, сударь, ничего нет…

– Не бойся, голубчик, я ничем вас не обижу. Подержи мою лошадь.

Мальчик, посматривая недоверчиво на офицера, выполнил его приказание.

Зарецкой вошел на двор. Небольшие сени разделяли дом на две половины: в той, которая была на улицу, раздавались громкие голоса. Он растворил дверь и увидел сидящих за столом человек десять гвардейских солдат: они обедали.

– Здравствуйте, товарищи! – сказал Зарецкой.

Солдаты взглянули на него, один отвечал отрывистым голосом:

– Bonjour, monsieur! – но никто и не думал приподняться с своего места.

– Куда пройти к хозяину дома? – спросил Зарецкой.

– Ступайте прямо; он живет там – в угольной комнате, – отвечал один из солдат.

– Не! la vieille!.. [83]– продолжал он, застучав кулаком по столу. – Клеба!

– Что, батюшка, изволите? – сказала старуха лет шестидесяти, войдя в комнату.

– Arrives, donс, vieille sorciere… [84]Клеба!

– Нет, батюшка!..

– Нет, батушка!.. Allons сейшас!.. Клеба, – ou sacristi!.. [85]

– Не трогайте эту старуху, друзья мои! – сказал Зарецкой. – Вот вам червонец: вы можете на это купить и хлеба и вина.

– Merci, mon officier! [86]– сказал один усатый гренадер. – Подождите, друзья! Я сбегаю к нашей маркитанше: у ней все найдешь за деньги.

Зарецкой, сделав рукою знак старухе идти за ним, вышел в другую комнату.

– Послушай, голубушка, – сказал он вполголоса, – ведь хозяин этого дома купец Сеземов?