Григорий Мирошниченко - Азов

Султан блеснул зубами.

– Титул царя я презираю!

– Джан-бек Гирей короля литовского пограбил, – сказал посол, – несметное богатство в Бахчисарай привез. Людей захватил, сокровища забрал.

– В Бахчисарай? – гневно спросил султан. – Джан-бек – лиса, все от меня утаивает. Многие места он, Джан-бек Гирей, пограбил, Бегадыр-Гирея, брата родного, обобрал, – мне не сказал. Слышал я, что и Сафат-Гирей султаном недоволен. В Адзаке [18]нет тишины. Ай, Русь, казак якши! [19]Гусейн-паша, Пиали-паша и Мустафа-паша – яман! [20]– горячо проговорил султан. – Не выполняете моей воли! Тайной мысли султана не знаете! Ключи к постыдной ненавистной Кизилбашии находятся в Адзаке… Путь в Астрахань сегодня ночью приснился мне.

Верховный визирь и грек Кантакузин упали на ковер, головами к ногам султана.

– Султан султанов, царь всех царей, – сказал верхов­ный визирь, не поднимая головы. – Могущество твое должно иметь границы: перейдя их, мы навлечем против себя опасных врагов.

– Не ослышался ли я, Магомет-паша? – спросил сул­тан. – Ты ли сказал это, верховный визирь?

Магомет-паша не замолчал, наоборот, продолжал поспешно:

– Султан султанов, царь всех царей! Татары Крыма ненадежны.

Султан вскочил, оттолкнув от себя подушку. Глаза его метнули в верховного визиря гневным огнем. Фома едва дышал, не решаясь встать.

– Неблагодарный! Как ты посмел сказать мне это? Разве я уж отомстил за трехсоттысячное войско султана Селима и сорокатысячное войско Девлет-Гирея, погибшие под Астраханью? Разве ты забыл донского атамана Черкашенина? Как он Адзак пожег! Порох взорвал! Ум твой короче заячьего хвоста. Какую же награду придумать для тебя за твои трусливые слова?

– Казни меня, султан, – сказал верховный визирь, – но я должен сказать тебе, царь всех царей, правду, большую правду.

Султан прислушался.

– Скажи, – сказал он нетерпеливо.

Умный Магомет-паша тихо, размеренно произнес:

– Когда Русь поднимется от разоренья, очистится от смуты и окрепнет, – она пойдет, султан султанов, в Ад­зак, чтобы захватить ключи к морю.

Тут и грек Фома вставил:

– Союзников найдет, твоих завистников…

Султан, сдвинув брови, не перебивал. Грек продолжал:

– Речь Посполита могла бы заключить с Русью вечный мир. Тогда… нехорошо.

– А мы заставим Польшу дань заплатить, – с горяч­ностью прервал султан. – Польше запрет дадим брать Подолию, Украину и Русь. Польша давно ищет престол на Руси. И с Руси дань возьму. Вчера пришли в диван [21]тата­ры царств Казанского и Астраханского. Просили меня освободить их от русских. Я им халаты дорогие дал, ве­лел пока терпеть. Татары и башкиры просили меня принять их в подданство. Все они жаловались на московских людей, которые их побивают и разоряют.

– Султан султанов, царь всех царей! – возведя руки к небу, сказал Магомет-паша. – Будь осторожен…

– Султан султанов, царь царей, – промолвил Фома Кантакузин, – все христиане мечтают, чтобы бог дал им хотя бы малую победу одержать над турками.

– Багдад возьму! – запальчиво крикнул султан и забегал по комнате. – Медлить не стану! Султану Баязету обрили бороду. Я обрею бороду Сафату, шаху персидскому. Кто не одобряет это? Я посрамлю Сафата! В горле стоит у меня Багдад!

– Бери Багдад, султан султанов, царь всех царей, – соглашался послушный грек, – но торопись. Я знаю: если русский царь заключит мир с Польшей – и запорожские черкасы не станут буйствовать против царя. А если царь окажет помощь всем казакам на Диком поле – нам не видать Багдада! На Ширван иди, султан султанов. Казань и Астрахань потом возьмешь.

– Ты мудро рассудил, Фома, – сказал султан, остановившись возле посла.

– Аллах! – вскричал верховный визирь. – На небе Порты твоя звезда взойдет высоко!

Султан, кивая головой, глядел на верховного визиря милостиво. Он жестом пригласил его сесть. Магомет-паша и грек Фома присели на подушки. Ковры пестрели на полу и стенах. Шелк струился всюду.

Султан смеялся, когда Магомет-паша стал читать персидские стихи:

О, если б черствости твоей я вновь потом не испытал!

О, если б вероломства бич, которым хлещешь ты меня,

Любовь позорную мою хотя бы насмерть захлестал!..

Фома Кантакузин рассказывал султану о Девлет-Гиреях.

– Султан султанов, – говорил Фома, держа на длинных пальцах пиалу с чаем, – в Крыму есть две ветви Гиреев: Девлет-Гиреи и Чабан-Гиреи, оспаривающие престол.

– Знаю, – сказал султан. – Что дальше?

– Чабан-Гирей – пастухи, произошли они от знатной ханской жены Девлет-Гирея, которая имела с пастухом сладкую любовную связь. Родился сын – Чабан-Гирей!..

Султан смеясь сказал:

– Спорить не о чем. Я признаю и ту, и другую ветвь Гиреев, но только бы они храбрее защищали Порту.

– И я так думаю, – сказал Фома.

Верховный визирь забавлял султана сказками, Фома Кантакузин – хитрыми планами.

На ковре дымились три пиалы.

Распахнула Москва все двери свои. В царских хоромах, вверху и внизу, не только двери – все окна слюдяные, большие и малые, были раскрыты. А на дворе стоял небывалый крещенский мороз. Лютая стужа сковала Москву-реку. Крупчатая пороша, подхваченная ветром, словно волной морской, катилась по узким улицам и мчалась на пустыри.

В каждом боярском дворе, в каждом богатом доме готовились к торжеству; на черных дворах кололи дрова, рубили головы индейкам, курам, прирезывали поросят да яловиц.

С царского подворья катили кадки с пивом, бочки с медом, с заморскими винами и с русской брагой; бабы в коротеньких шубейках с подоткнутыми подолами несли тазы, казаны, ведра с солониной. Пекли перепечи [22]с начинками. В чанах, на сковородках и в котлах кипели яства. В домах и хоромах стояла духота. По Москве уже с утра бродили пьяные. Питейная торговлишка шла бойко. Пузатые кади с водкой стояли прямо на улицах перед кабаками, а возле кадей – людей тьма тьмущая!

Москва гуляла!

На Красной площади, на главных улицах и площадях, по царскому указу, черных мужиков и войско стрелецкое поили вином бесплатно, добрым вином, резким квасом, и терпкой брагой.

Одни подходят. Другие пьют. Иные падают… «Пей, пока пьется! – кричат москвичи. – Лей, пока льется! Шуми, пока гуляется! Единожды живет человек на белом свете, и единожды ему помирать надо! Пей бражное, то дело важное! Гуляй, Москва!»

А по какому такому случаю Москва разгулялась?

Царя женили!

За три дня до свадьбы в царские хоромы с великим торжеством ввели девицу Евдокию Лукьяновну, боярышню Стрешневу. Били в тулумбасы, трубили в трубы медные, стреляли из ружей, в колокола звонили…

Стройна была Евдокиюшка Стрешнева, лицом бела, нежна, голосом приятна.

Царь Михаил явился к матушке. Она благословила сына и подарила образок, обложенный драгоценными камнями и серебром. Пришел затем царь к Филарету.