Григорий Мирошниченко - Азов

– Кидайте шапки в грязь!

Упали шапки.

– Скидайте рубахи!

Сбросили.

– Теперь табун-травы не будет! Кто ж среди вас зачинщик? – сказал грозно Каторжный.

– Митяй!

Каторжный молниеносно смахнул ему голову острой саблей…

– Эй, вы! – приказал он казакам, сидевшим в струге. – Табун-траву кидайте в воду. Изменникам одна дорога!

Тело сбросили в Дон, а голову на берегу положили.

– Чтоб неповадно было рушить дело! Дубы валите скоро!..

После этого дубы свалили в воду быстро. Походный атаман спросил:

– Плоты связали? Любо! На левый плот пусть сядет Карпов. На правый – Афоня Борода. Пускай плывут. Коль свистну – распускай дубы поодиночке.

Пересадили казаков на те плоты, и тронулись дубы вниз по Дону, к турецкой крепости.

А молнии по-прежнему сверкают. Вода клокочет.

Поплыли струги вслед за дубами.

– Коли убьют меня, – сказал атаман Каторжный, – ты станешь на мое место, Старой. Пойду я к крайнему бастиону. Тот бастион – сильнейший. Назад дороги нет!

– А меня убьют, кто поведет ватагу? – спросил Старой.

– Михайло Черкашенин! – ответил атаман, не задумываясь.

Дед слушал; откашлявшись, сказал:

– Все живы будем. А доведется помирать – помрем сынами Дона.

Атаманский струг скользнул между другими стругами, выскочил вперед и поплыл перед плотами… Дождь хлес­тал немилосердно. Сверкали молнии на небе… Ваньку Поленова трясло как в лихорадке.

«Эх, и угораздило же! – думал он. – Москва далеко, царь высоко. Сгинешь тут, а кто узнает? Ох, ноченька, не приведи господь!»

Блеснула ярче молния. Дед, крестясь, сказал:

– Речка Койсуга позади, а впереди Азов! Держись крепче!

Дон раздвоился. Открылись рукава. Мечети показались над водой, четыре крепостные башни. Дальше каланчи поднялись из темноты:

– Ну, почалось!

Приречная стена четырехгранными камнями легла по берегу. В стене – бойницы черные. Дальше осветился вал высокий. За валом – главная стена: три длинных лестницы свяжи – и все же не взберешься.

Чернота-темень, словно в пропасть плывут челны с притихшими казаками. Струги приникли к берегу.

Походный атаман свистнул…

Молния сверкала над Азовом. На небе клубились сизо-черные облака. А на земле и на камнях турецкой крепости будто золото рассыпано. На Каланчинском острове горел большой костер. Там были главные склады. На стенах мелькали красные фески. Каторжный приказал:

– Руби дубки! По одному спускайте вниз, на цепи и больверки!

Поплыли, качаясь, один за другим дубы вниз, к цепям. Прошло немного времени, услышали: цепь заскрежетала и зазвенела.

– Аллах! – послышались испуганные возгласы со стен Азова.

По серым стенам турки побежали к бойницам. Возле пушек забегали с горящими фитилями.

Еще дубок ударился. Звенит. Рванула пушка крепостная. Огнем всклубилось возле пушки и полетело к цепям ядро.

Двенадцать пушек изрыгнули каменные ядра. Шипя, они упали в воду возле больверков.

Дубки опять поплыли к крепости. Ударились о цепи, и те опять заскрежетали и зазвенели… Сорок пушек со стен Азова громыхнули сразу. Поднялась пальба из ружей. А дубки плывут, клюют. Цепи звенят, звенят. Поднялся страшный переполох в крепости.

Каторжный стоит с Алешкой в струге.

– Пускай дубки! – кричит он. – Руби бечеву!

Тряслись все бастионы от стрельбы. Шипели ядра. Дед сидел молча и поглаживал бороду… А дождь все лил. Остров Лютик дрожал, а Лисий островок кипел в огне орудий. Сожгли дубы порох турецкий и турецкое терпенье.

Когда пушки замолчали и ружья стихли, походный атаман сказал:

– Старой, веди теперь полвойска влево. А я пойду с полвойском вправо. Обманом взяли турок! Минуем крепость, а там соединимся. Теперь беды не будет.

И триста стругов тронулись. Переволокли их казаки через тяжелые цепи и – назло туркам – поплыли у самых стен Азова-крепости.

Азовский паша понадеялся на свои сторожевые суда и дозорных, выставленных перед крепостью, но дозорные были схвачены и суда уничтожены.

Турки стреляли уже вяло. Когда миновали крепость, дед, оглянувшись, сказал:

– Бывал там Митридат, сидит в ней Амурат, а крепость будет нашей! То, братцы, вотчина князей Мстислава да Владимира! Гляди, Азов горит!

Молнии, скрестившись, сверкали над Азовом.

Холодная ясная зорька встретила донскую флотилию в море – за Азовом.

Продрогшие казаки гребли дружно и ждали теплого солнца, чтобы согреться и обсушиться после ливня. Дед Черкашенин не заметил, как вдруг вырос перед ним остров.

– Кажись, Бирючий остров, – сказал он. – Греби-ка навкось, к Федотовой косе. Верст на семь в сторону хватили.

– А ты доглядай зорче, – угрюмо отозвался Иван Каторжный, лежа ничком на мокрых досках-горбылях. – Там где-то, за Бирючим, блуждает Старой. Соединиться бы пора.

– Я доглядел уже, – заявил дед. – Старой скользнул за Безымянный. Слышь, веслами торкают воду? Кричи ему, пускай он завернет к тебе…

– Э-гей! Старой, Алеша! – поднявшись, стал кричать Каторжный. – Плыви сюда! Минуй Бирючий! Греби к Федотовой косе.

И, как эхо, прозвучало вдалеке:

– Э-гей! Гребу к Федотовой!

В полумгле показались струги с полвойском Старого; пришвартовались к заросшей камышами Федотовой косе. Соединилось войско. Покурили, пресной воды попили, погрызли сухарей и рыбы сушеной, и вскоре все войско тронулось в дальний путь – в Черное море, на соединение с Богданом Хмельниченко.

Большое яркое солнце поднялось над водой. Пар с одежонок пошел, сохнуть стали. Над стругами носились крикливые чайки, прожорливые и зоркие. Сколько видит глаз, кругом вода. Зеленые волны тихо плещутся о бор­та стругов.

Клонятся головы и шапки казацкие: сон одолевает. Старой медленно засыпает, а солнышко уже печет. Походный атаман с воспаленными глазами сидя дремлет. Ста­рик Черкашенин глядит на рябь морскую, подставив спину солнцу. Дремлют казаки: тепло. Рубахи высохли и зипуны: жизнь пошла другая – далекая, морская!

Походный атаман, очнувшись от дремоты, окинул войско быстрыми глазами, повеселел и крикнул:

– Эй, вы! Орлы степные, казаки мои донские, носы не вешать! Чуете? Песни пойте! Толкните Левку Карпова.

Запел звонкоголосо Левка Карпов:

Войско подхватило знакомую песню. Все точно помолодели, повеселели, похрабрели!

Когда струги с войском прошли уже в Черное море, дед притих, присмирел. Кряхтеть стал, ежиться, глядеть на воду и на дебо; а небо хмурело, и тучи над головой собирались.