Григорий Мирошниченко - Юнармия

Мы с Васькой не удержались и громко фыркнули. Чиканов сердито посмотрел на нас, а Васькин отец сказал:

– Вы чего уши развесили, шпингалеты? Сходили бы куда-нибудь, а то сидят да зубы скалят.

– Пусть сидят, – заступился мой отец. – Все лучше, чем по улицам гонять в такое собачье время.

Илья Федорович махнул рукой:

– Ну, сидите да помалкивайте.

Мой отец достал крошеный зеленоватый табак, угостил им Илью Федоровича, а потом и пискуна.

И задымили они вовсю.

Чиканов тянул дым из папиросы долго-долго, закрывая ее пятерней, будто боялся, что у него выхватят папиросу. Выпускал он дым длинной тоненькой змейкой или же, от­крывая широко рот, пускал сизые кольца. А сам не сводил глаз с Васькиного отца. Видно, все соображал, как получ­ше ответить Илье Федоровичу на его обидные слова.

Наконец он бросил папиросу, откашлялся и заговорил:

– Тебе, Илья Федорович, ничего не стоит человека обидеть. Я сам революционер, да один в поле не воин. Вет­ру не нахватаешься, а казаков не сдвинешь с места. Они за белую власть трусятся. А мы почему-то в пекло лезть обязаны. Лучше посидим, посмотрим. А то достукаешься до виселицы.

– Ну, ты, революционер, сиди и смотри, – сказал Илья Федорович, – а мы за ружья возьмемся. Как поднимутся все – тихорецкие мастерские да ставропольские, да в Ар­мавире на заводе, да как поднажмут красные с другой стороны – тут и пойдет катавасия.

– Да мы им так накладем! – закричал вдруг Васька и замахал руками. – Из винтовок, из пулеметов!.. Да как жахнем бомбой!

– Ты что расходился? – цыкнул на него отец. – Тоже вояка нашелся!

Васька сразу присмирел и смутился.

– Эх ты, – толкнул я его в бок кулаком. – На самом интересном месте разговор перебил.

И правда, разговор больше не клеился. Только Чиканов бормотал себе под нос:

– Нет, лучше не рыпаться. Не понимаем мы ни черта, что оно, к чему оно и куда оно клонится. Фронт красных далеко, а кадетов тьма-тьмущая, – что ты им сделаешь? Из-за угла зубы побьешь, да?

– Зубы побить – и то здорово! – сказал Илья Федо­рович, встал со ступеньки и медленно зашагал к дому.

За ним разошлись и остальные.

Мы с Васькой играли во дворе в чижика. Только я при­готовился подкинуть чижика, как Васька крикнул:

– Офииеры!

Я оглянулся. К нам во двор входили двое – начальник станции и офицер в зеленой английской шинели и в белых перчатках. Васька мигом бросился к дому.

– Офицеры идут! – крикнул Васька своему отцу, стояв­шему на крыльце.

– Пускай идут, – тихо ответил Илья Федорович и скрылся за дверью.

А я остался во дворе.

Офицер подошел ко мне и вежливо сказал:

– Молодой человек, будьте добры вызвать сюда Илью Федоровича Кастинова.

– У нас таких нет, – ответил я, опуская голову.

– Ты чего врешь! – закричал начальник станции. – Я здесь на железной дороге каждую собаку знаю. Вот она, его дверь.

– Постучи, мальчик, – сказал мне офицер, звякая шпо­рами.

– Не знаю я никакого Ильи Федоровича, сами стучи­те, – сказал я.

Начальник станции грозно посмотрел на меня и пошел к двери. Но в эту минуту на порог вышел сам Илья Федо­рович.

– Меня, что ли? – спросил он спокойно.

– Тебя, – сказал начальник станции. Офицер смерил Васькиного отца с головы до ног и ска­зал:

– Ознакомьтесь с этой бумагой. – И он протянул Илье Федоровичу аккуратно сложенный листок.

Васькин отец стал читать про себя:

«Приказываю всем служащим и рабочим станции Невинка в однодневный срок явиться к коменданту станции для регистрации и с этого момента приступить к исполне­нию служебных обязанностей. В противном случае неявив­шиеся будут рассматриваться как разгильдяи и пособники большевиков. По истечении срока неявившиеся предаются суду, а обнаруженные подлежат расстрелу.

Поручик Н-ского дроздовского полка Глухов».

– Подлежат расстрелу, – протяжно повторил Илья Федорович и возвратил листок офицеру.

– Нет, нет, – сказал офицер, – распишитесь на обороте сего.

Илья Федорович снова взял листок, перевернул его и прочел:

«Приказ прочитал сцепщик Афанасий Луценко. За не­грамотного Репко расписался Криворучко».

– Я гоже неграмотный, – сказал Илья Федорович. – Писать не научился.

– Неграмотный? – переспросил офицер. – Ну, в таком случае пусть за вас этот юноша распишется.

И он протянул листок мне.

– Я тоже не умею писать, – сказал я.

Офицер сердито пожал плечами.

– Такая дубина, а писать не научился. Позови кого-нибудь грамотного. Неужели ни одного грамотного у вас во всем дворе нет?

В это время из дверей своей квартиры выглянул Чиканов. Он увидел офицера и сразу спрятался за дверь.

– Подите-ка, подите сюда, – поманил его офицер паль­цем. – Грамотный?

– Точно т-так, – заикаясь, проговорил Чиканов.

– Расписывайтесь.

Чиканов, не читая, расписался.

– А теперь за этого распишитесь.

Чиканов расписался опять.

– А кто тут еще у вас во дворе из мастеровых? – спро­сил офицер.

– Слесарь Мирошко, – услужливо ответил начальник станции. – Вот эта дверь налево, ваше благородие.

И они направились к нашей двери. Ни отца, ни матери не было дома – они ушли к соседям.

Офицер вышел из нашей квартиры и сурово сказал:

– Прислать в комендатуру не позднее завтрашнего дня.

И вместе с начальником станции пошел к соседнему дому.

Чиканов долго еще стоял посреди двора и растерянно моргал глазами.

– Чего это он мне подсунул?

– А ты что – слепой был? Казенную бумагу, приказ.

– Приказ? Какой приказ? О чем?

Илья Федорович наклонился к уху Чиканова и сказал:

– Расстрел ты себе подписал.

Чиканов весь затрясся и позеленел.

– Да ты что – с ума спятил?

– Нет, – сказал Илья Федорович, – это ты с ума спя­тил – не читая, подписываешь. Грамотный больно!

– Да и ты ж грамотный, – сказал Чиканов.

– Грамотный, да не подписал. И Репко вот тоже не подписал. А тебя два раза расстреливать будут, если на работу не выйдешь: за себя и за меня.

В этот день весь наш двор долго совещался и думал, как же быть идти ли завтра на работу или сегодня ночью махнуть через балку к товарищам?

Женщины плакали и уговаривали мужей выйти на ра­боту.

– Уйдете, так нас с ребятами за вас постреляют, – го­ворили они.

– Ну ладно, – сказал наконец Илья Федорович, мах­нув рукой. – Выйдем завтра на работу, только по-своему работать будем. Мы им срубим заклепку, чертовым детям.

Когда вечером взрослые разошлись по домам, Васька остановил меня у нашей двери и сказал мне тихо:

– Я бы этого офицера так бы и тяпнул камнем по но­су, да только камня большого под рукой не было.