Григорий Мирошниченко - Юнармия

– Васька… – сказал Андрей.

– Что?

– Ты меньше всех, тебя не заметят. Стой здесь и по­глядывай за угол. А как уедут казаки, дай знать. Мы в трубах запрячемся.

У Васьки затряслись губы, но он не промолвил ни сло­ва и остался на углу, прижавшись к ограде.

А мы забрались в цементную трубу и просидели там, не разговаривая и почти не шевелясь, с полчаса. Только изредка мы подносили ко рту сложенные лодочкой руки и тихонько дули на покрасневшие, застывшие пальцы.

Наконец мы увидели Васькины ноги. Васька остано­вился перед трубой, в которой мы сидели, и отрапортовал шепотом:

– Разъезд отступил на Голопузовку… Раненых и уби­тых нет…

– Ай да Васька! Ай да боевой разведчик! – смеялись мы, выбираясь из трубы.

– Ну, пошли скорее, – сказал Семен.

Мы побежали вдоль ограды к воротам. Казаков как не было. Только на том месте, где стоял их разъезд, осталась свежая куча навоза.

Мы шмыгнули в тупик

– Вот под этим вагоном мы и нашли Порфирия, – говорил Васька Семену, задыхаясь от бега. – А теперь Порфирий живет вон там, на чердаке.

Мы взобрались по лестнице, заваленной снегом, и остановились на трухлявой площадке.

Чердак мы едва узнали. Из всех щелей торчали пучки соломы Как будто она росла на двери и на стенах.

Андрей легонько толкнул коленкой дощатую дверь. Дверь скрипнула.

– Товарищ Порфирий… – шепотом позвал Андрей.

– Это вы, ребята? – отозвался хриплый голос из даль­него угла.

– Красноармеец? – спросил меня Сенька.

– Он.

Сенька шагнул было вперед, но Васька дернул его за куртку.

– Постой, Сенька, я пойду первый, а то он испугается, если чужого увидит.

И Васька первым вошел на чердак.

За ним двинулся Андрей, потом я, а сзади всех Сенька.

Порфирий сидел в углу чердака, съежившись, нахло­бучив капюшон на голову.

– Что за парень? – тихо спросил он, мотнув головой в сторону Сеньки.

– Это тоже красноармеец, – сказал Васька. – Это Сенька, тот самый, про которого мы тебе говорили. Ты его еще в отряд записал. «Семен В.» – помнишь?

– Сенька? Ну, здорово, ежели ты Сенька. Да ты в са­мом деле красноармеец хоть куда – в сапогах! Ого, брат, какой ты!

– Он и фуфайку получил, – сказал Васька. – А махор­ки ему по две пачки в день выдавали.

– Ну? Неужели по две? – с завистью спросил Порфирий.

– Ей-богу, – забожился Васька. – Ему и шаровары выдали. Ватные. Смотри. – И Васька ухватился за Сенькины штаны.

– Да отстань ты! – толкнул его Сенька.

– Так, – усмехнувшись, сказал Порфирий. – Ну, док­ладывай, где ты побывал?

– На фронте.

– Во как! На фронте! Ну, садись, рассказывай нам, как там товарищи справляются.

– Ой и тяжело нашим, товарищ красноармеец, ой и тяжело! Снарядов никаких нет. В «Победу» последние че­тыре влепили. Саббутин – командир батареи – говорил: больше двух ни за что нельзя на нее тратить, а то, мол, запасов нет. Ну, а командир взвода не удержался. «На удар, – кричит, – трубка ноль!» Отчаянный парень! Да снаряды – это еще не все… А вот тиф там… Сыпняк. Боль­ные в окопах лежат, на станциях вповалку валяются, в вагонах, кругом…

– А нам чего же ты про тиф не рассказывал? – спро­сил Васька.

– Не мешай, Васька, не суйся, – толкнул его Андрей.

– Народу видимо-невидимо помирает… – сказал Сень­ка, промолчав. – В прошлый вторник человек сорок хоро­нили. Я тоже ходил копать братскую. Страшно! Теперь отступать решили. Говорят, за Куму-реку отступят. Дер­жаться нечем. Снаряды доставать неоткуда. А главное, сыпняк косит людей…

Я слушал Сеньку и думал: как же так? Сколько крас­ноармейцев было. Ведь сам же я видел, когда эшелоны отправляли… И теплушки набиты были, и на лошадях, и на автомобилях ехали, и пешие шли… А он говорит – лю­дей нет.

И мне представилось вдруг, что там, за семафором, в стороне Курсавки, одни мертвецы лежат. И среди мертве­цов ходит дядя Саббутин, высокий, в полушубке, с тяже­лой артиллерийской шашкой на боку.

Я посмотрел на ребят. Они сидели насупившись.

На чердаке было тихо, неуютно, сыро.

– А ты что ж про Сорокина не говоришь? – сказал на­конец Васька.

– А что Сорокин? – насторожился Порфирий.

– Изменил нашим. Продал Красную Армию. Сволочь, офицер белогвардейский вот он кто оказался.

– Изменил? – переспросил Порфирий. – Так и надо было ожидать. Красноармейцы давно про него говорили, будто он снаряды с флангов белым передает.

– Кто же теперь командовать будет? – спросил Вась­ка и вздохнул.

– Тебе, видно, придется. Больше некому, – сказал Андрей.

– Да ты брось шутить, не до шуток теперь, – огрыз­нулся Васька. – Вы лучше нам, товарищ красноармеец, скажите, – обратился он к Порфирию, – что мы теперь де­лать будем?

– Воевать будем, – сказал Порфирий.

– А чем же воевать, когда патронов у наших нет?

– Ни к чему, выходит, мы отряд свой строили, – тихо сказал Андрей. – Все равно – пропадать теперь.

Мы совсем опустили головы. Уж если Андрей говорит «пропадать», – значит, верно, пропадать. Не придут крас­ные к нам. Всегда у нас шкуринцы стоять будут. Заберут всех по одному деповских и в станице постреляют…

– Ребята, – вдруг громко сказал Порфирий.

Мы все повернулись к нему.

– Расскажу я вам такой случай. Товарищ у меня был, первый друг. Степаном его звали. Вот лежим мы раз в окопе под Беломечеткой. Окружили нас шкуринцы со всех сторон. Прорваться нет возможности. А дело это летом было. Ветром так и колышет траву. Впереди орешник. Неприятелю из-за кустов хорошо видать нас, а нам ниче­го не видно. Послали мы троих в разведку. Ползут они по траве вперед. Только до леска добрались – затрещали пу­леметы. Так они и не воротились Послали еще троих – вправо, дорогу искать. Тихо было, вот как сейчас. Ждали мы их, ждали, и тоже не дождались, хоть выстрелов и не было. Видно, их живьем захватили. Послали мы троих влево. Только они отползли шагов сорок, как их пулями на месте уложили.

Тогда мы решили послать шесть человек зараз. И все равно никто из них назад не пришел.

Напирали на нас белые в три цепи. Такого огня ни­когда я не видал. Кругом нас землю глыбами поднимало и сыпало мелким дождем.

«Ну как, прорвемся или сдаваться будем? – спраши­вает у меня Степан.

«А ты думаешь – живым тебя оставят, если сдашься? – говорю я ему. – Все равно – конец».

«Ну тогда, значит, прорываться надо. Вставай!»

Поднялся Степан – в одной руке граната, а в другой винтовка.

Идет во весь рост, не пригибаясь…

– Дядя Порфирий, он один пошел? – спросил Васька.

– В том-то и дело, Вася, что один. Все лежали в око­пах. Ждали чего-то. Даже обозлились на Степку, когда он пошел на верную смерть: «Вот, – говорят, – и сам пропа­дет, и нам теперь конец – откроют всех и перебьют».

Вдруг, глядим, Степка наш упал на левую ногу. Потом поднялся, повернулся к нам и махнул бомбой. «Выле­зай!» – кричит. И выкинул бомбу вперед. А сам будто споткнулся, сел. Тут у нас на правом фланге как закричат: «Бей шкуринцев! Забегай с левого фланга!»