Леон Юрис - Боевой клич

Хаксли приподнял его и передал на руки Форрестеру.

— Напоили все-таки профессора, бараны?!

— Честно говоря, сэр, мы действительно дали ему бутылку или две, — отрапортовал Непоседа.

Хаксли уничтожающе оглядел каждого из нас.

— Если хоть одна живая душа узнает о том, что здесь произошло, я всех вас разжалую в рядовые и переведу в барабанщики. До конца службы будете барабанить машками [9] по гальюнам. Ясно?

— Так точно, сэр, — откликнулся Энди.

— Мы здесь все люди чести, — важно подтвердил Непоседа.

— Аминь, — торжественно заключил Хаксли. — А когда он протрезвеет, пусть зайдет в штаб. Из Министерства пропаганды пришел заказ на новые статьи и сборники рассказов.

Едва Френч вышел, мы все вздохнули с облегчением. Энди и Эрдэ уложили Мэриона на койку.

— Здорово он отрубился.

— Ага, сегодня Сестричка Мэри наконец-то потерял свою невинность.

— Эй, Мак, по-моему, он сейчас начнет блевать.

— А мне что? Ловить? Пусть себе блюет.

— Так он блюет себе в койку.

— Ничего, полей его одеколоном.

Мы снова уселись в круг и, расстегнув для удобства ремни, принялись за пиво. На исходе второго ящика Непоседа взял гитару и мы спели пару песен. Могли бы спеть и больше, но Элкью постоянно выбивался из ритма. К тому же Сияющий Маяк вдруг тоже начал что-то мычать, раскачиваясь на койке. Обычно он был спокоен и кроток, как ягненок, но, стоило ему напиться, он превращался в краснокожее торнадо. К счастью, за несколько минут до перевоплощения, он бормотал какие-то индейские частушки, а потом начиналось светопреставление. Энди первым заметил признаки надвигающейся бури.

— Индеец заводится! — тревожно предупредил он.

— Мама! — пискнул Элкью, и все шарахнулись к выходу.

— Мужики, мы не можем бросить Мэриона. Вождь наверняка скальпирует его. Не говоря уже о том, что перебьет все пиво.

— Есть идея! Давайте привяжем его к койке.

— Молодец! У меня есть веревка.

— Давай быстрее!

Мы подступали к индейцу, когда он вдруг поднял голову и как-то нехорошо посмотрел на нас мутными глазами.

— Энди! — скомандовал Дэнни. — Выруби его.

— Ни хрена! Сам попробуй, я уже видел его таким.

— Сдрейфил?

— А то как же.

— Я тоже.

Элкью, который был чуть пьянее нас, вынес на обсуждение новый гениальный план.

— Я отвлеку его внимание, а ты, Дэнни, как бывший футболист, собьешь его с ног. Непоседа, приготовь аркан. Ты же техасец, черт возьми.

— Отличный план, — одобрил Эрдэ, поскольку его не включили в диспозицию.

Мы вытолкнули Элкью на середину палатки, пока он не передумал. Он пристально осмотрел индейца, потом вернулся и пожал нам всем руки.

— Давай, брат, — прослезился Эрдэ. — За это ты можешь получить медаль Конгресса.

Элкью снова вышел на середину палатки и, приняв позу атакующего барана, скрипнул зубами.

— Вставай, краснокожий! Я здесь!

Сияющий Маяк дико взвизгнул, горячая кровь предков ударила ему в голову, и он вскочил на ноги. В этот момент Дэнни, разогнавшись, прыгнул и, пролетев через всю палатку, сбил с ног Элкью. Оба рухнули на пол.

— Ты не того сбил, болван! — орал Эрдэ, а Сияющий Маяк, разгоряченный зрелищем падающих бледнолицых, уже шел по тропе войны.

— Веревку! Быстро! — ревел Энди.

Его рев перешел в кашель, когда аркан Непоседы захлестнулся у него на горле и свалил его на пол.

— Не меня вяжи, — хрипел Энди. — Индейца, мать твою...

Сияющий Маяк между тем наступал на меня. Он уже чуял кровь бледнолицего и готовился отомстить за обиды, нанесенные его племени. Тут уже приходилось действовать быстро. Я схватил бутылку пива и протянул ему.

— Ну-ка, хлебни пива.

— Ой, спасибо, Мак, — без всякого перехода улыбнулся он, открыл бутылку и припал к ней.

К этому времени мои «коммандос» распутали веревки, расцепили ноги и руки и набросились на индейца всей толпой. Он успел сделать только один глоток, да и тот распылился на всех. После четверти часа отчаянной рукопашной, мы наконец привязали его к койке, оставив свободной только голову, куда и примостили бутылку пива.

— Когда выпьешь, только свистни, — сказал Энди.

Сияющий Маяк улыбнулся и, выразив нам благодарность за заботу, присосался к горлышку.

Едва мы уселись на ящики, как в палатку вломился Бернсайд.

— Все, мужики! Я перепил Маккуэйда! Двадцать восемь на двадцать три! Я этого салагу...

Мы подняли его с ящика, на который он упал, и отнесли на койку.

— Знаете, мужики, — сказал я. — У нас самая лучшая часть в Корпусе. А вы мне, как... как мои дети...

Мелодичный свист прервал мою речь.

— Что это он насвистывает? — Эрдэ повернулся к индейцу. — А! Вспомнил! «Ты мое солнышко, ты мое единственное солнышко». Помните?

— Энди, дай индейцу новую бутылку.

— Мне, кстати, тоже.

— А знаете, братаны, — сказал Элкью. — После войны нам нужно держаться вместе.

— Умница!

— Молодец!

— Давайте заключим договор, что встретимся после войны!

— Что скажешь, Мак?

— Какой разговор.

— Тогда напишем на бумаге, а кто нарушит договор, тот будет жалким ублюдком.

Элкью достал лист бумаги.

— Когда встретимся?

— Ровно через год после окончания войны. В Лос-Анджелесе, на площади Першинга.

— Годится.

— Заметано.

Элкью взял ручку и начал писать, а мы столпились вокруг него и подсказывали:

"22 декабря 1942 года.

Священный договор.

Мы, нижеподписавшиеся, потные, вонючие и пьяные стервецы Хаксли обязуемся встретиться через год..."

— "Ты мое солнышко, ты мое единственное солнышко..."

— Энди, поменяй бутылку вождю.

«Если кого-то из нас убьют и он не сможет прийти, то мы выпьем за его светлую память. В любом другом случае этот человек будет считаться вонючим козлом без чести и совести...»

— "Ты мое солнышко, мое единственное солнышко..."

Куда же готовилась забросить нас судьба? «Нечестивая четверка», как прозвали военные транспорты, предназначенные для переброски шестого полка, уже ошвартовались в порту Веллингтона. Их названия согревали сердце любому морпеху: «Джексон», «Адаме», «Нейз», «Кресент-Сити». Эти славные транспорты доставили первых морпехов на Гвадалканал и десятки раз отражали атаки японских «нулей» [10].

И вот выпита последняя бутылка пива, прошло последнее похмелье и настало время сворачивать лагерь. Как всегда, мои овечки оказались первостатейными лентяями и симулянтами, но на этот раз мы с Берни уже не стали церемониться с ними.

Наш транспорт «Джексон» настолько отличался от жалкого «Бобо», что некоторое время мы молча рассматривали приготовленные для нас кубрики и сияющую чистотой палубу.

— Вот это да!

— Немного отличается от «Бобо», верно?

— Эй, Мак, у Эрдэ приступ морской болезни!