Олег Метелин - Высоко над уровнем моря

– Не.

– Папа с Вовочкой идут по улице. Вдруг Вовочка видит: собачки при всем честном народе любовью занимаются. Сынок папу за рукав дергает: «Па, а че это они, а?» Папа в затруднении: Вове-то всего четыре годика. Ну, почесал репу родитель и отвечает: «Понимаешь, Владимир, одна собачка напряглась, а вторая расслабилась…» – «Ага, – отвечает басом Вовочка, – Вот так расслабишься, и вы… бут, как собаку!»

Я переждал хохот и добавил:

– Главное – не расслабляться в общественных местах. Люди, они такие… Любят расслабившихся.

Утром Сашка Кулешов уехал.

Позже, уже демобилизовавшись, я заеду в часть Путейца, расположенную на окраине города, в надежде повидать его. Но мне не повезет: Санек будет в рейсе. Дежурный по роте мне расскажет, что эта поездка у Кулешова уже третья. А в первом рейсе колонна машин вляпается в засаду, потеряет три грузовика. Однако мой друг уцелеет.

На душе станет тепло: возможно, моими молитвами, моими советами. Быть может, спустя полгода Путеец будет так же учить молодого солдата, подкрепляя мои советы уже собственным опытом. И эти знания тоже спасут салабону жизнь под палящим солнцем на выщербленной бетонке…

Я уже давно убедился, что добро имеет тенденцию к размножению, к цепной реакции. И часто последний в этой цепочке не подозревает о существовании первого, положившего ей начало. Как не догадывался Путеец о месте в моей жизни жаркого полудня июня 1987-го, в котором я, еще зеленый «чиж», сидя в тени раскаленного БМП, внимал наставлениям «деда» Воронина. А ведь его тоже, в свою очередь, ведь тоже учил кто-то, неведомый мне…

Жизнь, как известно, сильно смахивает на зебру. Если уж белая полоса везения закончилась, то это надолго – готовься получать на голову сплошные дополнительные сюрпризы.

После отъезда Кулешова вторым таким сюрпризом явилось назначение на его место странного типа дистрофичного телосложения, попавшего в госпиталь с менингитом. Видимо, кэп решил поправить массу тела этого «бухенвальдского крепыша», приписав его к кухонной команде. Все было бы ничего, если тот не был туп как пробка.

– Карандышев, – наставлял неофита Картуз (я отказался общаться с обладателем фамилии персонажа Островского после того, как он выполнил мои приказы с точностью наоборот), – Карандышев, придурок ты вафельный, забери посуду в шестой и девятой палатах. А потом вот этот графин с сиропом отнеси в одиннадцатую…

Боец отнес этот графин в девятую, долго искал посуду в одиннадцатой, в шестой же терся с глупым видом до тех пор, пока его оттуда не выгнали.

Картуз, в котором вдруг проснулись таланты воспитателя-садиста, долго и с наслаждением гонял по кухне тупицу, охаживая его мокрым полотенцем с узлом на конце. Однако в следующий раз результат был такой же плачевный. И вновь в ход шло полотенце, пинки и «пробитие фанеры»…

Через три дня я пришел к выводу, что таким образом эту жертву неудачного аборта ни к чему позитивному не приведешь.

Вспоминалось стихотворение помещика Некрасова про несчастную лошадь, которую безрезультатно лупил поленом мужик. Карандышев был похож на ту бессловесную скотину своей тупостью и никчемностью. Ты хоть шкуру с него сдери, на барабан ее натяни – не взбунтуется и даже не задаст вопрос: «За что?!»

За время службы не раз приходилось видеть таких субъектов. Армия для них становилась сплошной камерой пыток.

Увы, солдатами не рождаются. И каждый из нас, прежде чем стать ловким, умелым, наглым и умеющим выживать в любых условиях, проходил жестокую школу обучения. Там с новобранцами не церемонились. Они и понятно: армия – не детсад. Зато в итоге у нас просыпался естественный инстинкт самосохранения, и мы становились теми, что есть сейчас. Забыв как сказочный сон гражданку с мамиными вкусными обедами, ласковыми словами и стремлением людей понять тебя как личность, а не живой придаточный механизм к механизму основному под названием «танк», «БМП» и «автомат Калашникова».

Но находились те, кто никак не мог принять всерьез окружающую действительность. В глубине души они верили, что все это – сон, и стоит спрятаться с головой под одеяло, и кошмар пройдет. Они и прятались: уходили в себя, замыкались, превращаясь в «тормозов» с пустыми глазами в замызганном обмундировании, делавшими самую грязную и примитивную работу. Гибли они чаще других, успев прихватить с собой еще парочку товарищей по роте, сунувшихся их спасать.

При виде этих несчастных у большинства даже вполне нормальных людей взыгрывали злость и всплески садизма – за дискредитацию человеческого рода. И хотелось показать эти человеческие развалины, теряющие последние остатки достоинства, тем ослам в военкоматах, поставивших в их личных делах штамп «годен»…

К чему эдакое чудо в перьях годно?! К выполнению плана призыва, когда сыновья блатных родителей предпочитают отлеживаться в палатах психиатрических клиник, или остаются просто «не замеченными» военкоматами во время очередного «забривания лбов»!

К роли мальчика для битья, когда скученный на небольшом пятачке пространства казармы, огороженной заборами, уставами, приказами и минными полями мужской коллектив делится на иерархические кланы, выбивая кулаками, вырывая зубами, пробивая умом (у кого чем лучше получается) авторитет среди товарищей. В полном соответствии с поведением «большого» общества.

К чему он готов? К закланию на алтарь истории (не Отечества, нет!) в виде бессловесного пушечного мяса, которое своим присутствием не приносит армии ни победы, ни авторитета. Забитый даун в грязной гимнастерке не может выиграть войну и послужить Родине. Как он ее защитит, если себя не может?

Но именно они, замызганные, задроченные «тормоза» все больше наводняют ряды некогда победоносной армии, определяют ее лицо. Они, а не парадно-показательные хлопцы кремлевского полка, чеканящие шаг на парадах и встречающие важные правительственные делегации. Последних никогда не отправят в окопы.

Пошлют этих. И они тихо и бессловесно лягут под снарядами и пулями или сбегут в плен. А мир будет показывать на нас пальцами и ужасаться. Или хохотать, малюя карикатуры, как в свое время делали Кукриниксы, высмеивая немцев в Отечественную…

…В довершение ко всему у Карандышева оказались больными практически все зубы. Работать с таким кариесом в «пищевой отрасли» нельзя, и его убрали. Слава Богу, а то я сам собирался просить об этом капитана: мне все больше и больше не нравился входящий во вкус садизма Мишка. Но прекращать «избиение младенцев» уже порядком надоело, да и у самого начинали чесаться руки.

Вместо обладателя чиновничьей фамилии я попросил к себе в помощники у начальника отделения Туркмена. Однако тот не дал шустрого малого, мотивировав свой отказ тем, что он толковые ребята везде нужны, а не только в столовке. Вместо него начальник вручил «подарок» в виде еще одного «молодого», призванного из Новосибирска.