Арсений Ворожейкин - Рассвет над Киевом

Да и в чем виноват Лазарев? Задор молодости и ненависть к фашистам у него плещутся через край. И понятно: как только он увидел перед собой хвост вражеского истребителя, сразу же кинулся на врага. Что это была приманка, Лазарев просто не мог понять. В бою с этим тонким тактическим приемом ему еще не приходилось сталкиваться. Он поддался. Мы с Кустовым, хотя и больше были знакомы с хитростью врага, тоже не сумели быстро раскусить ее и потому, не раздумывая, бросились на защиту Лазарева.

У нас взаимовыручка стала как бы инстинктом. На это фашистские летчики и рассчитывали, заранее предугадав наши действия. У них получилось неплохо. Враг в своих целях сумел использовать против нас даже нашу силу — взаимовыручку. Сложна психология боя и не так просто в ней разобраться. А нужно. Нужно, чтобы побеждать.

— Понял ли ты свою ошибку? — спросил я Лазарева.

— Теперь дошло, — выдавил он. — Лучше бы самому погибнуть, чем…

Кустов оборвал его:

— Брось говорить глупости. Этим Тимохе не поможешь. Погибнуть в бою легче всего.

Лазарев промолчал. Никогда я не видел его таким понурым и угнетенным.

Нас окружили техники, летчики. Весь аэродром хотел знать, почему не возвратился с задания Тимонов.

Смерть на фронте витает всюду. Очевидно, поэтому и говорят, что к ней можно привыкнуть. Но это только говорят. К смерти не привыкают. По крайней мере, пока человек здраво мыслит. Вот почему гибель всегда тревожит душу. Несчастье с Тимоновым, любимцем полка, особенно больно задело нас. Его пытливый ум, задушевность и прямота передавались всем, кто с ним встречался. Он был настоящим товарищем в любых условиях.

Тимонов был совсем молод, но он много сделал. Не раз этот рядовой авиации приносил нам победу в воздушных боях. В этом бою он сумел один разбить строй фашистских бомбардировщиков. С ним мы всегда побеждали. А ведь щупленький и, по сути дела, больной человек…

— Надо бы сейчас слетать на У-2 и узнать, что с Тимохой, — сказал Кустов. — Может, чем-нибудь поможем?

Я пошел на КП. Оттуда уже к нам бежал начальник штаба майор Матвеев. Федора Прокофьевича за седую голову (да и по годам в полку он был старше всех) мы звали Стариком, хотя в работе и по темпераменту он не уступал молодым. Старик, не дав мне доложить по форме о вылете, с тревогой спросил о Тимонове.

— Как сбит?! — вырвалось у него такое же восклицание, как и у техника Мушкина. — Ай, Тимоха, Тимоха, — сокрушался Федор Прокофьевич.

Я попросил майора позвонить полковнику Герасимову, чтобы он выделил У-2 слетать на передовую.

Мы спустились в землянку КП. Матвееву из дивизии ответили, что у них имеется только один самолет связи и его ни в коем случае нельзя использовать не по назначению.

— Как так «не по назначению»? Ведь слетать к сбитому летчику! — вскипел Матвеев.

Из трубки четко полилось спокойное назидание:

— В наземных частях есть своя медицинская служба. Она обязана оказать сбитому пилоту всю необходимую помощь. Если потребуется самолет, врачи по заявке его получат. Для этой цели имеются специальные санитарные самолеты…

Федор Прокофьевич, не дослушав, бросил трубку. Его руки дрожали, лицо побагровело. Он прохрипел:

— Боже мой, какой непромокаемый обормот! Какой обормот!

У нашего Старика не нашлось более подходящего определения для чиновника, равнодушного, невозмутимого, как булыжник. Где-то я читал, что не бойся врага, он может только убить; не бойся друга, он может только предать. Бойся равнодушия: оно порождает убийц, бандитов и всю человеческую подлость.

— Нужно звонить Герасимову, — спохватился Матвеев.

Комдив, узнав о несчастье с Тимоновым, сразу прибыл к нам. Дивизионный У-2 оказался неисправным. Николай Семенович позвонил в корпус. Оттуда пообещали немедленно прислать самолет связи.

— Какие еще ко мне будут вопросы? — спросил Герасимов Матвеева. — Нет? Тогда я полетел в тридцать второй полк, к Петрунину.

Комдив пригласил меня проводить его до самолета. Когда мы вышли из землянки, он сразу же спросил:

— Кого теперь думаешь взять к себе ведомым?

На войне люди при любых несчастьях все же думают о неотложных делах. И я уже подумал о ведомом, но ничего определенного пока не решил.

— Еще не знаю.

— А может, тебе ведомого и не нужно?

— Как так не нужно? — удивился я.

— Ты, наверно, уже знаешь, что есть намерения назначить тебя начальником воздушно-стрелковой службы дивизии.

Тут только я понял, о чем пойдет речь.

— Да. Слышал.

— Ну и как смотришь? У тебя за плечами академия, боевого опыта достаточно. Говори откровенно.

Из полка уходить у меня не было никакого желания. Должность начальника воздушно-стрелковой службы (их сокращенно называли начальниками ВСС) ввели недавно. Эти офицеры должны были исследовать и обобщать тактику авиации и обучать летчиков стрельбе и воздушному бою. В полках так и делалось: начальники ВСС учили летчиков не только на земле, но и в воздухе, сами много летали. В дивизиях добиться этого не удавалось. Здесь кроме занятости штабной работой сказывалась сама организация службы. Иметь слаженную летную группу, в которой штабные командиры могли бы совершенствовать свое боевое мастерство, было невозможно. И получалось, что, уходя из полка, летчик отрывался от слаженного летного коллектива. Я и высказал эти соображения Герасимову.

— А почему начальнику ВСС дивизии нельзя летать вместе с полком и иметь себе там ведомого? — попробовал Николай Семенович парировать мои доводы.

— Это уже будет не дивизионный начальник, а полковой.

— А если летать поочередно: сегодня с одним полком, завтра со вторым, с третьим. — В голосе комдива не чувствовалось возражения: скорее всего, он хотел сам в чем-то убедиться.

Я считал, что полеты в паре с разными летчиками приносят только лишние жертвы. Бой не учебно-тактическая игра. Здесь каждая ошибка — кровь. В воздухе часто приходится догадываться о маневре ведомого только по знанию его характера, по привычкам, темпераменту. Командир, летая даже в составе хорошо слетанной группы, но не с постоянным ведомым, легко может поставить под удар и себя и других. Поэтому каждый начальник должен иметь постоянного ведомого и летать только с ним.

— Непонятно, почему в дивизии нельзя иметь отдельную эскадрилью? — спросил я. — Тогда и командир, и его замы, ломы, и начальники летали бы со своими ведомыми. Это — сила! А если нужно проверить полк, любой дивизионный командир со своим напарником может свободно идти в составе полковой группы. Для «свободной охоты» и разведки в дивизии тоже было бы раздолье.

— Ты, пожалуй, прав. В дивизии не мешало бы иметь ведомых специально для начальников, сами они все уже «старики» и привыкли летать ведущими. Ведомый должен быть с огоньком, молодой, учиться у ведущего и видеть перспективу роста. Из больших начальников хороших ведомых быть не может. Из меня, например, ведомый уже не получится. Я вышел из этого возраста. Каждому в строю свое место.