Арсений Ворожейкин - Рассвет над Киевом

Мы с любопытством обступили ее, но прибежал посыльный и передал, чтобы мы немедленно явились на командный пункт полка.

— А где он? — спросил я.

Солдат показал на небольшой одноэтажный квадратный домик. Мы были удивлены: КП и вдруг в доме, а не в земле. Такого еще в нашей боевой практике не встречалось.

— Как это фашисты его не спалили? Спешили, что ли? — спросил Лазарев.

В большой светлой комнате с широкими окнами, выходящими на летное поле, собрались летчики других эскадрилий. За: письменным столом сидел начальник оперативного отделения полка капитан Плясун. Тихон Семенович сосредоточенно наносил обстановку на карту.

Красная линия на западе уже приближалась к Житомиру. На южном крыле фронта фашисты, введя в сражение свежие силы, затормозили наше продвижение и мощными контратаками пытались снова овладеть Фастовом и одновременно по берегу Днепра прорваться к Киеву. Наша авиация из-за плохой погоды действовала мало.

Плясун, оторвавшись от карты, взглянул на меня.

— Пока видимость улучшилась, нужно прикрыть район Фастова. Там свирепствуют «юнкерсы». Командир полка приказал тебе с эскадрильей вылететь, как только заправятся машины.

Вылет не состоялся. Облака спустились почти до земли. Мы остались у самолетов.

Рядом с нами работали местные жители, в основном женщины. От них мы впервые услышали, .что гитлеровские войска хотели превратить в руины весь Киев. Только стремительное наступление Советской Армии спасло город от полного уничтожения. Фашисты все же успели разрушить заводы и фабрики, многие улицы, лучшие дома, вывести из строя коммунальное хозяйство. Жителей, которые не успели скрыться и не покорились «новому порядку», истребили или угнали на работы в Германию. В Киеве остались только старики, женщины и больные.

— А вот такие красотки, — женщина кивнула на девчат, работающих с ней в бригаде, — уцелели только потому, что скрывались в лесах и на хуторах. — Рассказчица лукаво улыбнулась. — А кое-кто из них под старух рядился и…

— Тетя Оля! — смущенно улыбнулась девушка, очаровавшая Кустова. — Нельзя же все секреты выдавать!

— Ну ладно, не буду, — но тут же повысив певучий голос, продолжала: — Только здесь я ничего плохого не вижу. Лучше прикинуться больной, чем гнуть спину перед гитлеровцами. Не каждая девушка могла уйти к партизанам или спрятаться. Да они не только молодежи житья не давали. У меня вот мужа в Германию угнали…

Заморосил дождик. Мы направились на КП, но Лазарев вдруг остановился и удивленно воскликнул:

— Ба-а! Что это такое?

Мы обернулись. Кустов, болтая с девушками, засыпал лопатой воронку от бомбы.

— Все понятно, — Лазарев махнул рукой. — Был человек и нет! Теперь ему дождь нипочем. — И все же крикнул: — Игорек! Ты надолго нанялся в работники?

Кустов повернулся к нам. На лице растерянность:

— Да я не нанимался, просто решил помочь.

— Мы идем на КП, — сказал я.

— Я с вами! — И Кустов, шепнув что-то девушке, присоединился к нам. Лазарев с невинным видом спросил:

— Как ты думаешь, Игорек, существует ли любовь с первого взгляда?

Кустов огрызнулся:

— Давай без намеков! Что ты хочешь этим сказать?

Мы рассмеялись.

— Девушки очень милые, — примирительно заговорил Кустов. — Но ты, Сережа, не думай: любовь с первого взгляда — это ерунда.

Все же Кустова, когда мы пришли на КП, с нами не оказалось. Он вернулся к девушкам.

Мы участвовали в освобождении многих городов и сел, а видеть их приходилось только с воздуха или же ночью, когда приезжали на отдых.

На этот раз командир полка в нелетную погоду разрешил летчикам дневные поездки в Киев. Очередь дошла и до нашей эскадрильи. Все были так рады, что не стали обедать, а только взяли по бутерброду — и в город.

Машина через разрушенные и захламленные улицы пробиралась к Днепру. Киевлян на улицах было мало. Небольшими группами и в одиночку они усердно трудились на трамвайных путях, ставили столбы для связи и освещения, чинили водопроводное хозяйство, расчищали дороги. Ограбленный и погребенный в развалинах Киев оживал.

— Ох и много же придется пролить поту, чтобы все это поднять, — тяжело вздохнул Хохлов, разглядывая здания Академии наук.

— Сталинград пострадал еще больше, — заметил Кустов. — Скорей бы кончить с Гитлером, и все встанет на свои места. После войны нам с тобой делать будет нечего, вот и займемся строительством.

— Пожалуй, ты прав, — поддержал Лазарев. — В мирное время мы, истребители, будем не нужны. Бомбардиры пересядут на транспортные машины, а нам характер не позволит. Займемся каким-нибудь другим ремеслом.

— Брось, Сережа, прибедняться. Да разве тебя, какая сила оторвет от авиации! Появятся новые самолеты, сверхзвуковые скорости, ракеты. По сути дела, авиация как следует не использовалась на благо человека. Ее возможности для мирных дел еще не раскрыты. Наш брат истребитель, привыкший к большим скоростям и перегрузкам, будет еще нужен.

— Это-то, верно. Мы могём.

— И все же, Сергей, если бы ты стал летать на пассажирском, я не сел бы к тебе в самолет, — пошутил Кустов. — Темперамент у тебя не тот.

— А я к тебе сяду, — с подчеркнутой серьезностью ответил Лазарев. — Ты скоро переменишься.

— Почему же? — Кустов не уловил подвоха.

— Женишься. Не зря ты каждый вечер бегаешь к своей киевляночке.

— Может быть, — к всеобщему удивлению согласился Игорь и, заторопившись, добавил: — Война-то скоро должна кончиться. Теперь уже таких Днепров до самой Германии не будет.

— О-о… — Лазарев с сожалением покачал головой. — Значит, ты действительно втюрился. Вот уж от тебя я этого не ожидал. На глазах гибнут лучшие люди!

У Днепра мы остановились. Машину отослали назад.

Негустой туман неподвижно стоял над рекой. Сливаясь с низкой облачностью, он как-то отодвинул другой берег, отчего Днепр казался шире.

Более полутораа месяцев мы глядели на Днепр через пороховую гарь. Сколько крови и солдатского пота вобрал он в себя! И вот он перед нами, спокойный, величавый, очень нам дорогой. Про него, как про Волгу, народ поет песни. Без Волги не представляешь себе России, как без Днепра Украины.

Постояли молча, смотря на реку. На нас нахлынули воспоминания о боях за Днепр. Я до боли отчетливо увидел перед собой Тимоху. Очевидно, о Тимонове думал и Лазарев.

— Что это Николай ничего не пишет?

— Напишет, — уверенно ответил я. — Прошел еще, только месяц. А Тимоха сначала попал в армейский госпиталь, потом его отправили куда-нибудь далеко, в тыл. На одни переезды ушло не меньше трех-четырех недель. Письма тоже теперь не торопятся.

От Днепра по круче мы поднялись на Владимирскую горку — самое высокое и красивое место в Киеве. До войны здесь был прекрасный парк — любимое место отдыха горожан. Все, кто приезжали в Киев, непременно поднимались на Владимирскую горку. С нее открывался прекрасный вид на весь город.