Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

— Нет! Убирать из полка девушку, комсорга, только потому, что в нее влюбился летчик, — наивно и смешно. Да и оскорбительно для них обоих. Мне кажется, сейчас самое надежное лекарство — дать хорошую нагрузку Лихолату. А то он у вас почти полгода не летал, бездельничал. А для молодого летчика нет ничего обиднее. Он кис от безделья. И тут рядом с ним оказалась такая хорошенькая, чуткая дивчина. Что ему оставалось делать, как не влюбиться? — И комдив приказал : есть погода — летать с Лихолатом каждый день. Чтобы человека научить летать, есть одно средство — нужно ему летать. И когда вы парня подготовите, а вы обязаны это сделать, тогда можно будет говорить о переводе его в другую часть.

И Лихолат начал летать, успешно осваивая новый истребитель.

— Как самочувствие? — спрашивал я его, прежде чем дать последние указания перед посадкой в самолет.

— Прекрасное! — бодро отвечал он. В голосе, во всей фигуре чувствовалась повышенная радостная возбужденность, но не было той деловой собранности, которая необходима перед вылетом. Максим доволен, чрезмерно доволен, что он начинает много летать. У него есть успехи. Они-то и будоражат его нервы. Нужно настроить его на деловой тон.

— Значит, к полету готов? — желая отвлечь от всего земного, как можно официальнее задал я вопрос. Максим напружинился, подтянулся.

— Готов! — четко заявил он.

Я придирчиво расспрашиваю о задании и напоминаю о прошлых недостатках. У летчика восторженность спадает. Он сконфуженно кусает губы и начинает объяснять, почему они получились.

— А пора летать уже чисто, — и, поддерживая его уверенность, обещаю: — Еще сделаешь парочку полетов строем — и будешь воевать.

Лихолат в паре слетал хорошо. Получив разрешение на посадку, резво отошел от ведущего. Низко пройдя над стартом, с заметной лихостью взмыл кверху и круто развернулся. Так в учебных полетах не полагается.

Командир полка внимательно следит за полетом. От взгляда старого инструктора ничего не ускользнуло:

— Зачем это красование? Неужели хотел удивить кого-то? — Василяка окинул взглядом всех, кто находился на старте. Очевидно, искал Парыгину, но ее не было, и приказал мне крепко поругать летчика за этот шик. — А то чего доброго начнет показывать высший пикотаж. Никакой поблажки: дисциплина — главное.

Молодой летчик, стараясь лучше выполнить задание, всегда напрягается. И если у него хорошо идет полет, он, как и все в таких случаях, доволен собой, радуется. Так было сейчас и с Максимом. Свою радость он выразил в лихом развороте. И скорее всего это у него получилось непроизвольно: от избытка чувств, что он так удачно ходил строем. Но полет его на этом не закончился. Предстояло самое ответственное, на чем обычно молодые летчики спотыкаются, — посадка.

Именно сейчас он должен свое умение сосредоточить на посадке. Лихость же или просто вспышка радости сняла с него собранность. Он ослабил внимание и при расчете на посадку допустил большой перелет. Приземлиться теперь он мог только на границе аэродрома, а это значит при пробеге обязательно выкатиться с летной полосы и на большой скорости наскочить на окопы, оставшиеся еще от фашистов.

Такая ошибка, как ее просто называют промаз, легко исправляется, если дать мотору полную мощность. Летчик не садится, а делает повторный заход. Сейчас же Лихолат упорно снижался.

Мы с Василякой побежали к руководителю полетов, чтобы тот приказал Лихолату не приземляться, а уйти на второй круг.

Руководитель полетов, видя аварийное положение, без нашего вмешательства уже во все горло кричал в микрофон:

— Уходи на второй круг! Уходи! — Максим то ли не слышал, то ли у него отказал приемник, упорно снижался. — Газ давай! Газ! — непрерывно неслись тревожные команды по радио.

Наконец летчик понял, что садиться нельзя, и дал газ. На старте все видели, как из мотора выскочили черные язычки копоти и спасительный звук стал нарастать. Уже послышались вздохи облегчения и ядовитые реплики в адрес Лихолата, но тут же голоса начали гаснуть и обрываться на полуслове. Все замолчали. На старте стало тихо. Мотор у Лихолата не набирал сил и не тянул. Самолет на высоте пяти-шести метров как будто застыл над землей и, казалось, вот-вот потеряет равновесие и упадет.

Несколько секунд напряженного молчания. Каждый ломает голову, что же с мотором. Переохладился? Тогда он, выбрасывая несгоревший бензин, словно захлебнувшийся пловец, чихал бы и отфыркивался. Однако он работал ровно, только приглушенно, словно тратил всю свою мощность на что-то свое, внутреннее, упорно не желая передавать силу самолету.

Быстрее всех догадался, почему не тянет мотор, руководитель полетов и скомандовал:

— Лихолат, дай полностью вперед Р-7!

Р-7 — это регулятор оборотов винта. Управляется он летчиком при помощи такого же рычага, каким происходит управление и газом (мощностью мотора). Оба эти рычага находятся в кабине летчика вместе и должны двигаться одновременно. Сейчас же Лихолат дал только рычаг газа. Зная летчика, нетрудно догадаться, почему он позабыл о рычаге винта.

Много ли надо ученику, чтобы при сложной работе допустить ошибку? Один взгляд не в ту сторону, одна некстати пришедшая мысль или вспышка радости — и уже внимание к делу ослаблено. А самолет летит. Он требует от летчика на посадке непрерывных решений и действий. Лихолат на какую-то секунду отвлекся. Ритм чередований работ нарушен. Человек засуетился, и действия его стали беспорядочными. И вот результат — он никак не вспомнит про рычаг управления винтом. Теперь мотор отдает всю свою мощность, но винт не развернут на нужный угол, и его три лопасти, точно лопатки, бьют по воздуху, а не ввинчиваются в него. Тяга совсем малая. Самолет теряет скорость.

— Р-7 вперед, от себя! — продолжает кричать по радио руководитель полетов. А самолет уже не летит, а словно черепаха, ползет. Он кое-как перетянул границу аэродрома, и летчик, очевидно совсем растерявшись и не понимая никаких команд, уже по привычке, механически, как делал над этим местом и раньше, начал разворот вправо. И этого было достаточно, чтобы «як», потеряв всякую опору о воздух, точно обессилевшая птица, свалился на землю. Пыль, клубы метнувшегося кверху снега обозначили место падения.

— Все… — вырвалось у кого-то со стоном.

— И кто виноват? — Маленькие глаза Василяки: в упор смотрели на меня. В них — укор. Он крикнул руководителю полетов: — Машину мне!

В тот же день Надя Парыгина была переведена в другой полк.

Новый аэродром — новое место старта для боев, новые надежды.

Мы не знаем замыслов Верховного Главнокомандования, но мы имеем свои замыслы — наступать, и они не могли не выразить общего плана освобождения Родины. В этом был смысл всех наших дел и надежд. И все же, когда впереди появилось Ровно, грусть и гордость охватили нас. Новое всегда вызывает волнение своей неизвестностью.