Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

И вот Саша с нами. Крепкие дружеские объятия, поздравления. Стихли минуты радости, и начался деловой разговор.

— Как ты узнал, что летят к фронту «юнкерсы»? — спросили мы Сирадзе.

— Нюхом почуял. — Саша смеется. — Посудите сами. Мы сорок минут висели на передовой — и ни одного немецкого, самолета. Это мне показалось подозрительным. Я подумал, что, наверное, противник своими радиолокаторами видит нас и ждет, когда мы уйдем. Вот я и решил проверить.

— Но ведь это выходило за рамки твоей задачи? Сирадзе растерялся. В его сознании не укладывалось — уничтожить врага — и вдруг не его задача.

— Разве мы могли спокойно лететь домой, когда фашисты стали бы бомбить наших танкистов? Горючее у нас было.

Василяка расплылся в доброй улыбке.

— На этот раз ты правильно сделал, что возвратился. Молодец! Но впредь в таких случаях нужно брать разрешение у наземного пункта наведения. Так требует порядок.

У Сирадзе прошла растерянность, и он спросил:

— А если бы наши переговоры. подслушивали немцы? Они могли придержать «юнкерсы», а как бы мы ушли — ударили бы по нашим войскам.

Василяка ничего не ответил. Он понимал, что боевому опыту и собственной совести часто в сложной фронтовой обстановке принадлежит решающее слово. Все действия бойцов нельзя предусмотреть уставами и наставлениями.

На аэродроме снова заиграл Сашин фандыр.

Семнадцатого апреля 1-й Украинский фронт перешел к обороне, чтобы закрепиться на достигнутых рубежах и подготовиться к новому наступлению. К этому времени противник сосредоточил главные силы восточнее Станислава в междуречье Днестра и Прута. Здесь он, собрав мощный — танковый и авиационный — кулак, пытался прорвать нашу оборону. Туда улетела группа Сачкова на прикрытие наземных войск, отражающих контрудары фашистов.

Через сорок минут должна будет взлететь наша эскадрилья. В то время как я обдумывал, как лучше выполнить боевой приказ, посыльный передал, что меня вызывает начальник штаба полка.

Я направился на КП.

Когда спустился в землянку, Федор Прокофъевич крепко пожал мне руку:

— Поздравляю с присвоением звания майора. Об этом только что получен приказ.

Я уже настроился на боевое задание — и вдруг такое сообщение! Деловой сосредоточенности уже нет. Воздушный бой не прощает ни радости, ни печали. В этом приходилось не раз убеждаться. Матвеев, видимо, что-то уловил на моем лице и удивленно поднял брови:

— Не вовремя сообщил?

— Что вы, — не желая обижать «старика», как можно спокойнее ответил я. Но «старика» не проведешь: он, извинившись, предложил перенести вылет на более поздний срок. Сейчас могла лететь другая эскадрилья.

А почему бы и нет? Нет, нет! Бывает, что ожидание изматывает хуже, чем бой. Не лететь сейчас — значит еще и сомневаться в себе. Это передастся и ведомым.

— Ни в коем случае!

Летчики уже собрались. Они молчаливы. На лицах боевая сосредоточенность, а у меня в душе ее пока еще нет.

Я ловлю себя на том, что невольно думаю: будет бой — должны провести его классно. Как же, первый вылет в новом звании!

С такими чувствами можно и перестараться. Нужно делать все обдуманно. Подчиняться только рассудку, а не чувствам: они, бывает, как туман, отгораживают действительность.

— Летим, — сказал я своим обычным голосом. И все, точно получив команду, построились. И как продуманно!

Для командира группы истребителей, летящих в бой, мало быть хорошим летчиком и иметь боевой опыт. Он еще должен быть и тонким психологом, чтобы уметь расставить летчиков в боевом порядке в соответствии с их характерами. Воздушный бой ведется не только техникой, выучкой, но и характерами людей. Зачем смелого до дерзости, но ставшего вдумчивым и осторожным Лазарева назначать к себе в ударную группу? Здесь он меньше принесет пользы, чем на высоте, в группе охраны, где может проявить всю свою выучку и надежно прикрыть нашу четверку от всяких неожиданностей.

Летчики, зная друг друга, освободили меня от этой задачи, заняв места в строю в соответствии со своими возможностями. Первая пара — Сергей Лазарев и Михаил Руденко, вторая — Алексей Коваленко и Назиб Султанов (Коваленко вот уже несколько дней летает командиром пары), пятым стоит Иван Хохлов — мой ведомый.

Беру в руки планшет, висящий у меня сбоку, и показываю на карте район прикрытия. Понимая, что перед боевым стартом каждое лишнее слово как лишний груз в походе, стараюсь быть предельно кратким. Гляжу на Лазарева:

— Пойдешь выше нас.

Плечи Сергея раздвинулись. Высокая мощная фигура напружинилась. По тонкой молодой коже обожженного лица пробежал румянец:

— Ясно.

— Ты с Султановым со мной в ударной группе.

— Ясно, — приглушенно пробасил Коваленко. Четыре месяца, летая ведомым у Лазарева, он умело впитывал его боевой опыт.

Две фразы — и приказ отдан. Последний вопросительный взгляд на летчиков.

Молчание. По особой сосредоточенности на лицах и плотно сжатым губам понимаю: вопросов нет. Есть у всех полная уверенность, что задача будет выполнена. Советские летчики морально побеждают врага еще на земле, до встречи с ним в небе. Там только экзамен, а перед экзаменом человек всегда возбужден.

Понимая душевное состояние своих товарищей, тихо, но твердо говорю:

— По самолетам!

Привычка. Какое это великое дело! Она сама автоматически устанавливает порядок, облегчая работу наших мышц и мозга. Мудрецом был тот, кто впервые изрек: привычка — вторая натура. Я и не заметил, как одел парашют, сел в кабину, привязался и, прежде чем подать команду к запуску, взглянул налево. Там, У крыла, в ожидании этого момента стоял механик самолета Мушкин. До этого я все делал сам, без его помощи. Так привык.

Подошел бы он ко мне и помог, хотя бы привязаться в кабине, и наверняка сбил бы с ритма. А некоторые летчики привыкли, чтобы им во всем помогали механики — и надеть парашют, и сесть в самолет… Без этого они чувствуют себя как без рук. Привычка. — К запуску! — командую я. У Мушкина для этого все приготовлено.

— Есть к запуску! — ответил он, как всегда, и, видимо желая меня своеобразно поздравить, дополнил : — Товарищ майор.

Откуда так быстро узнал? И этого мгновенного отвлечения было достаточно, чтобы я сбился с привычного ритма движений и перепутал порядок запуска. Мотор не сработал. Недобрая примета. Чтобы успокоиться и отогнать лишние мысли, нарочито медленно снова создаю ручным насосом нужное давление бензина и громко кричу:

— От винта!

Мушкин на всякий случай снова окинул взглядом самолет и, убедившись, что запуск мотора никому не угрожает, дает разрешение:

— Есть от винта!

Винт от сжатого воздуха, сделав оборот-два, рванулся. Мотор набрал силу. Его сила стала и моей силой.