Арсений Ворожейкин - Под нами Берлин

Конечно, проще всего было бы приказать немедленно сесть, а самому улететь домой. Однако летчик просит. Отказать? А вдруг да что случится при посадке — машина-то покалечена? Кто ему окажет помощь? Пускай летит. Вынужденно сесть можно и в пути. К тому же здесь садиться небезопасно: можно наскочить на окоп или на яму.

Долетели. Иван даже сумел выпустить шасси. Сел нормально, и только, когда зарулил на свою стоянку, У него остановился мотор. Горючего хватило в обрез.

Долго Ваня сидел в кабине и разминал отекшие от напряжения руки и ноги. Поврежденный «як» в полете сильно тянуло вниз и вправо. Только богатырский молодой организм мог выдержать сорокаминутную борьбу За жизнь. На земле долго расправлял согнутую поясницу и сдавленные плечи. Мы, летчики, собравшись около его самолета, молча глядели на товарища, возвратившегося поистине с того света.

Люди с подвижной нервной системой обычно легко приспосабливаются к любым жизненным ситуациям. Они быстро загораются и тут же отходят. Таких встреча со смертью редко ранит. Иван же по натуре спокоен. Его не так-то просто выбить из равновесия. Но уж когда таких, как он, жизнь здорово тряхнет, для них это редко проходит бесследно: зачастую остается какая-то душевная деформация.

У Ивана Андреевича после тяжелого полета в снегопаде (это было под Ровно) на время отключилась речь, и потом он стал еще больше заикаться. А как на нем отразится этот полет?

Не знаю, понял ли он наше состояние, но, поправив на себе обмундирование и приняв бравый вид, четко подошел ко мне и без всякого заикания доложил о выполнении задания, спросил, какие будут замечания о его действиях в полете.

У Ивана Андреевича долго сохранялись угловатость фигуры, неповоротливость и ребячья округлость лица. От заикания он часто стеснялся говорить. Достоинства же как-то прятались за этими внешними чертами, поэтому любители наклеивать ярлыки и прозвали его увальнем.

Фронт, товарищи, время изменили Ивана. Давно исчезла кажущаяся неповоротливость. В движениях чувствовалась ловкость. И все лее мы долго видели человека таким, каким он показался нам в первый раз. И потом ярлык, раз приклеенный, живуч. К тому же у Ивана Андреевича осталось заикание. И очевидно, поэтому мы как-то мало замечали происходящие перемены. И только сейчас, когда у него и следа не осталось от дефекта речи, мы вдруг увидели нового, стройного, сильного Ивана, с лицом волевым и чуть строгим. Но кто мог подумать, что тяжелый полет окончательно излечит его? Очевидно, для некоторых людей борьба со смертью и счастливый исход ее — лекарство. Я в радостном удивлении разглядывал нового Ивана и на его вопрос, какие будут замечания о полете, кроме одобрительной улыбки, ничего не мог сразу ответить. Он тоже улыбался, широко и доверительно.

— Замечания, замечания… — после паузы на радостях проговорил я. — Да разве могут быть замечания человеку, воскресшему из мертвых? Как ты себя чувствуешь?

Иван молодцевато подвигал своими мощными плечами:

— Ничего, хорошо: ведь я в этом полете как будто немного поспал.

Все засмеялись. Кто-то предложил качать «старика», но он моляще поднял руку:

— Братцы, да при чем тут я? — и повернулся к своему надежно послужившему истребителю. — Вот кого нужно качать.

Внимательно стали осматривать машину. Снаряд разорвался выше головы летчика и чуть сзади. Массу осколков приняла на себя бронеспинка. Она и загородила Ивана от смерти. В крыльях множество рваных дыр от осколков. Повреждено управление, два лонжерона фюзеляжа и изрешечен хвост.

— Что бы про «як» ни говорили, а машина надежная, — с любовью отозвался Лазарев. — Кроме «ила» не знаю, какой бы еще самолет мог выдержать такую пытку.

Сергей выразил общее наше мнение. Про истребители Яковлева еще перед войной пронесся слух — машины ненадежные: не выдерживают перегрузок и рассыпаются в воздухе. Поводом для этого послужила гибель замечательного летчика-испытателя Ю. Пиантковского. У него в полете развалилось крыло. «„Миг" — вот истребитель так истребитель, — говорили про машину конструкции Микояна и Гуревича, у него все есть: и скорость, и высота, и прочность».

Началась война. «Як» с первых же дней оказался лучшим истребителем. «Миги» и «лаги» фронт забраковал сразу. Всем полюбился «як» не только за хорошую скорость, маневренность, мощное вооружение и простоту управления, но и за неприхотливость в эксплуатации в полевых условиях. Летчики шутили: он, как и мы, никакой работы не боится, был бы только харч.

Все разговоры о ненадежности «яка» прекратились. Но вот перед Курской битвой с «яков» начало лететь фанерное покрытие крыльев. На глазах летчиков полка рассыпалась одна машина. Причина „была выяснена — недоброкачественный клей и лак. Серии таких машин быстро переделали, и мы на них начали воевать. Однако снова легла тень на «яки», и многих летчиков в трудные моменты полета нет-нет да и стало навещать сомнение — а выдержит ли дружище, не развалится ли от перегрузки? Случай с Хохловым рассеял все наши сомнения в надежности этого истребителя.

Закатное солнце тревожно обагрило небо и, забрав остатки дня, погрузилось в закопченный фронтом горизонт. На землю легли густые сумерки, но летчики все еще дежурили у самолетов. Известие, что сегодня, 1 Мая, на 32-й полк нашей дивизии противник произвел большой налет, заставило нас быть особенно настороженными.

Праздник омрачен. Есть убитые и раненые. Ранен и командир полка Андрей Петрунин, переведенный от нас в прошлом году.

На ужин поехали только тогда, когда все окутала ночь. Темнота усилила тревожные мысли. Лазарев высказал предположение, что завтра на заре враг может навестить и нас: мы от передовой находимся ближе всех полков воздушной армии. Ему стали возражать: не допустим, не зря же у нас сегодня почти весь день над аэродромом висели «яки». Беспокойство Лазарева разделяли многие. Нельзя надежно защитить себя, если будешь только ожидать нападения. Наступающий может в чём-нибудь да и упредить обороняющегося, а этого бывает достаточно, чтобы выиграть бой, а то и крупное сражение. Имея численное преимущество над врагом, обидно не давить его авиацию на земле, а только сидеть и ждать, когда он ударит. После Корсунь-Шевченковской операции наша вторая воздушная армия не сделала ни одного сколько-нибудь существенного налета на фашистские аэродромы.

В столовой от трофейного движка ярко горело электричество. Свет как бы отогнал тревожные мысли. Летчики, усаживаясь за столы, уже шутили. Кто-то сказал, что вчера был предпраздничный ужин, а сегодня, Первого мая, законно положен торжественный.

Полковой хозяйственник заверил нас, что увеселительных напитков хватит на всех.