Сергей Сержпинский - Снайпер-инструктор

Домой в Загорск, мы с приятелем вернулись усталые, словно после смены, но зато купили соли, хлеба и набрались впечатлений.

Наступила осень сорок первого года. Немцам удалось совсем близко продвинуться к Москве: от нашего завода фронт проходил всего в восьми километрах, даже было слышно иногда канонаду. По этой причине начальство решило эвакуировать завод на Урал. Кто не желал туда ехать, мог взять расчёт. Я уволился и отправился домой, пристроившись к эшелону нашего завода. Путь на восток лежал сначала мимо Ярославля, а затем мимо Данилова. В Ярославле жили братья моего отца, Павел и Глеб. Я планировал воспользоваться случаем и навестить их. Первые два вагона в эшелоне были пассажирские. Их заполнили рабочие завода и беженцы из Москвы. Меня туда не пустили, там было очень тесно, пришлось сесть в тамбур последнего товарного вагона. Здесь тоже было многолюдно. Поезда в те времена ездили с небольшой скоростью. За время пути ноги устали, негде было присесть из-за тесноты, во все щели дул ветер и я заметно продрог. Прижавшись к стенке, немного вздремнул, мне даже что-то приснилось, вроде, как приехал в Данилов.

Приятное сновидение прервалось от раздавшегося громкого хлопка снаружи. Вагон даже качнуло. Кто-то крикнул: «Бомбят!»

Парни из тамбура, как по команде, стали выпрыгивать на ходу. Я последовал за ними, упав на землю, ушиб, колено, но через силу побежал в сторону кустов. Эти ребята все были рабочие завода и мои сокурсники. У нас уже имелся опыт спасаться от бомбёжки. Когда нас бомбили в пути на работу, тогда всё проходило без жертв. На этот раз бомба угодила прямо в паровоз. На наших глазах вагоны лезли друг на друга и загорались. Не многим удалось выбраться из вагонов, но юнкерсы, развернувшись, добивали их из пулемётов. Не добежав до кустов, я стоял во весь рост, глядя на происходящее. Ребята кричали мне: «Ложись!» Но я не реагировал. Юнкерсы возвращались, чтобы вновь нас обстрелять. Тогда один из парней подбежал ко мне и силой повалил на землю. В этот момент над нами пронеслись самолёты, посыпая землю пулями. Когда они улетели, мы не сразу пришли в себя, долго глядели на разбитый, дымящийся эшелон, пока истошные крики людей не привели нас в чувство. Когда мы спрыгнули с поезда, то он проехал вперёд, поэтому нам пришлось к эшелону пройти по бурьяну метров сорок. Мы пошли туда, чтобы помочь пострадавшим, хотя сами были не опытны в таких делах. Возле эшелона нам открылось ужасное зрелище. На проводах электролинии висели человеческие кишки, пахло жареным мясом, кругом лежали убитые и раненые. Мне запомнилась маленькая девочка лет пяти, с голубым бантом в волосах. Она лежала возле убитой матери, и, обнимая её за шею, плакала.

– Мама, пойдём домой, ножки больно! – кричала она. Ножки у неё были оторваны, и она при нас потеряла сознание.

Спасти девочку не удалось. Вскоре к месту трагедии прибыл следующий эшелон, там были медики. Они оказали помощь, раненым, оставшимся в живых. Мне хотелось поскорей покинуть это страшное место. Впереди было видно какую-то станцию. Я пошёл по шпалам железной дороги, не дожидаясь, когда починят разбитые рельсы и, прибывший эшелон поедет дальше. Моё шоковое состояние стало ослабевать. В тот момент, когда всё ужасное происходило, я не проявлял эмоций, и теперь слёзы вдруг хлынули из глаз. Я рыдал до самой станции. Её название «Семибратово», я узнал по придорожному указателю, и потом, оттуда, на товарнике, добрался до Ярославля.

В Ярославль товарный поезд пришёл быстрее, чем я ожидал. Рядом с вокзалом, на улице Свободы, жил младший брат папы, Глеб. В тот день он работал, и дверь мне открыла его жена Клава. Вид у неё был недовольный и не приветливый. Раньше, когда мы с родителями приезжали к Глебу в гости, она всегда была очень гостеприимной. Клава усадила меня за стол, быстро приготовила яичницу, открыла банку рыбных консервов. Эта щедрость меня удивила, она не соответствовала её хмурому виду.

– Давай ешь, – сухо сказала Клава и села напротив меня, устало зевая. Я поинтересовался, отчего она такая грустная.

– Чему радоваться, – ответила она, – ведь война.

Я понял, что Клаве сейчас не до меня, и, отказавшись от второй чашки сладкого чая, пошёл к Павлу.

Жил Павел на Красной площади, не далеко от реки Волги, в элитном доме с аркой. В этом доме, в основном, жили крупные начальники и специалисты. Павла я дома застал. Он с двумя друзьями играл в карты. Радостно обнимая меня, он сообщил, что завтра уходит на войну.

– Хоть ты меня проводишь, и заберёшь мои вещи. По повестке я должен, к восьми часам, прибыть на сборный пункт, на станцию «Приволжье».

Работал Павел, как и Глеб, на резиновом комбинате. Глеб был начальником смены, а Павел инженером по технике безопасности.

Друзья вскоре ушли, и, оставшись одни, мы долго беседовали. Я рассказал о своих приключениях и бедах. Когда сообщил о той бомбёжке и гибели маленькой девочки, то Павел нахмурился и, сжав зубы, сказал: «Скоро буду бить этих гадов». Пока мы разговаривали, на улице стемнело, и послышался вой сирены. Ярославль часто бомбили, особенно железнодорожный мост через Волгу и резиновый комбинат. Наши зенитки отгоняли вражеские самолёты, не давали им попасть в цель. Фашисты сбрасывали бомбы мимо и улетали прочь. Павел сообщил, что им всё же удалось разбомбить контору резинового комбината, были уничтожены важные документы и трудовые книжки работников. Но производственные здания не пострадали. Комбинат продолжал работать, давая стране искусственный каучук, необходимый для изготовления автомобильных шин. В разговоре Павел мне признался, что недавно его вызывали в горком партии, а затем в обком и предлагали занять пост директора комбината, но он противился этому.

– Почему? – удивился я. – Ведь хорошо быть директором.

– Дело в том, – пояснил Павел, – что предыдущего директора арестовали и расстреляли за саботаж. Нашему комбинату, в связи с войной, увеличили план вдвое. А это не реально. Чтобы от меня отстали, я подал заявление в военкомат о добровольном вступлении в коммунистическую дивизию. Пусть меня немцы убьют, а не свои. Я не хочу стать врагом народа, и чтобы мои родственники пострадали.

Павел долгие годы дружил с красивой женщиной, актрисой Волковского театра, и я спросил, будет ли она его завтра провожать.

– Мы с ней недавно расстались, – с грустью произнёс Павел. – Её вызывали в НКВД и поручили следить за мной, сообщать, что я говорю, с кем дружу. Она очень испугалась, и мы решили больше не встречаться.

Электричество отключили, и Павел зажёг свечу. Освещённое красноватым отблеском, лицо его, выглядело мужественным. Как и папа, он часто смотрел изподлобья. Эта привычка создавала впечатление о нём, как об угрюмом человеке. На самом деле он был очень добрым и общительным. Наш разговор прервался из-за взрывов, прогремевших где-то не далеко. С замиранием сердца, я прильнул к окну, пытаясь разглядеть, что там происходит. Везде было темно, силуэты зданий едва различались.