Павел Журба - Александр Матросов [Повесть]

Командир батальона, наконец, принял решение. Он приказал штурмовым группам автоматчиков блокировать сначала фланговые дзоты — они ближе среднего, и к ним кустарниками легче добраться. Атаковать сперва левый дзот и, когда противник сосредоточит здесь огонь, рывком броситься к правому, а потом штурмовать центральный.

Но едва бойцы двинулись к левому дзоту, как сразу же опять застучали пулеметы всех дзотов.

Матросов с волнением смотрел, как по снегу в кустарнике ползли автоматчики его роты. Некоторые из них недвижно замирали на снегу, остальные ползли все быстрее и быстрее. Вот Щеглов и Суслов вскочили, перебежали под огнем несколько метров, упали, потом уже, несмотря на шквальный огонь, продвигались вперед короткими перебежками, будто вперегонки. За ними следовали, другие автоматчики. Почти у самого дзота Суслов взмахнул автоматом и упал. Но Щеглов уже подбежал к дзоту сбоку и бросил в его амбразуру гранату. Поднялся и раненный в ногу Суслов. Сильно хромая, он взбежал на дзот и бросил гранату в дымовую дыру. На дзот вскочил и Щеглов. Они что-то кричали бойцам, окружавшим дзот.

Матросов увидел в дыму на умолкшем дзоте Щеглова и Суслова и взмахнул варежкой:

— Молодец, комсомол! Здорово, братки!

Улыбнулся и комбат, кривя губы.

Левый дзот умолк, но бойцы залегли под бушующим огнем.

Артюхов приказал штурмовать правый дзот.

Матросов встал на колени; глаза его горели. Ему хотелось туда, в бой. После того как он отбил раненого капитана Афанасьева и сам видел, как враги падали от его пуль, им овладело чувство солдатской удали, отваги; его не покидало приподнятое настроение. Когда бой затянулся у правого дзота, он не вытерпел:

— Товарищ старший лейтенант, разрешите мне туда, — кивнул он на дзот. — Там надо бы перебежками в обход…

— Сиди, не кипятись, — строго взглянул на него Артюхов. — Нужно будет — сам пошлю.

Но вот несколько бойцов сделали именно так, как думал Матросов: перебежками обошли дзот справа, забросали его гранатами. Через минуту уже бойцы овладели и правым дзотом. Быстрота и ловкость привели к успеху.

С бешенством обреченного неистовствовал только центральный дзот. Его три амбразуры били одновременно по фронту и флангам и не давали бойцам продвинуться вперед. Группа лейтенанта Кораблева несколько раз поднималась на штурм дзота, но сильный огонь косящим свинцовым веером покрывал поляну и валил людей, едва они успевали сделать несколько шагов.

За час бойцы продвинулись кустарниками всего на несколько метров. Теперь их отделяла от дзота снежная поляна метров на полсотни, где была пристреляна каждая пядь.

Двигаться дальше было невозможно, и на месте оставаться нельзя. Каждая секунда промедления уносила человеческие жизни. Но не отступать же! Нет, отступление теперь было бы равно позорной смерти. Ярость бойцов усилилась. Они снова и снова кидаются в атаку, но, неся тяжелый урон, падают и залегают на снегу.

Артюхов, разгорячась и забыв про опасность, ползет в кустарнике вперед, правее залегшей цепи Кораблева, чтоб лучше руководить боем. За ним ползет и его связной Матросов. Они залегли за старой обомшелой елью. Дзот уже близко. Хорошо видны его амбразуры, изрыгающие огонь.

Артюхову трудно что-нибудь придумать. Он убедился, как тяжело брать эту лесную крепость. Все чаще бьет вражеская артиллерия, и снаряды ложатся все ближе. За деревней Чернушки поодаль виднеется деревня Черная, и оттуда, из двери церкви, бьет пушка, а с колокольни строчит пулемет.

Артюхов чувствует возрастающую ответственность за исход операции, за судьбу лежащих под огнем людей, которыми он командует.

А минуты текут, время идет, и растет угроза: если приказ сейчас не будет выполнен, потеряют смысл и трудный поход и боевые усилия батальона. И эта неудача и напрасная гибель людей, как знать, может, повлекут целую цепь неудач по фронту.

Вот небо уже заполнено гулом от летящих наших эскадрилий. Вторые сутки журавлиным треугольным строем летят и летят они на запад. Все время доносятся с вражьей стороны раскаты бомбежек. Впереди, справа и слева слышен громовый говор «катюш» и многочисленных орудий. Этот неумолчный гул заметно отдаляется, — наша техника огнем своим все крушит и сметает на пути, наступление развивается. А под Чернушками — заминка, тупик.

Командир батальона нервно кусает губы, прислонившись разгоряченным виском к обледенелой коре ели. Может, его решения ждут штабы дивизий, армий, ждет Кремль? Каждая секунда промедления несет неотвратимую и непоправимую опасность. Что делать?

Матросов понимающе смотрит на командира и с замиранием сердца ждет. Если бы только он мог помочь чем-нибудь этому отважному человеку…

Артюхов принимает решение.

— Шесть автоматчиков ко мне.

Матросов кинулся выполнять приказание. Он еще не знал, что задумал Артюхов, но его обрадовал твердый голос командира, его ободряющая решительность.

Примечая, куда летят и где хлопают разрывные пули, посланные в него, Матросов ползком и перебежками быстро и ловко добирается до залегшей цепи солдат.

— Ну и жара, хлопцы! Прямо, как ящерка, от пуль увертываешься. — И в который уже раз вслух с благодарностью вспомнил трудные тактические учения в Земцах. Хорош бы он был тут, под огнем, без той спасительной выучки!

Подобравшись к взводному Кораблеву, Матросов передал ему приказание комбата. Кораблев, сидя в воронке, перебинтовывал себе задетую осколком шею.

— Сам отбери людей, — сказал он Матросову. — Знаешь ведь всех.

Да, Матросов хорошо знал людей своей роты и решил отобрать самых умелых и храбрых коммунистов и комсомольцев. И принято ведь так, что в трудных случаях боя командиры говорят: «Коммунисты и комсомольцы, вперед!» Но когда отбирал, произошла минутная заминка.

— Куда, Сашко? — спросил Антощенко, обиженный, что его Матросов не позвал.

— На особое, задание.

— Ну, а я ж, по-твоему, инвалид, чи шо? Бери и меня.

— Нельзя, Петро, у тебя нога ранена.

— Та чи ты сдурел? — вспыхнул Антощенко. — Я тымы ногами ще до Берлина дойду!

— Понимаешь, нельзя, — строго ответил Матросов, досадуя, что тратит время на разговоры.

— Так друг же ты мне чи не друг? — почти крикнул Антощенко, и злые слезы блеснули у него на глазах.

Матросов пристально взглянул на друга, понял его неутолимую, жгучую жажду мести за Лесю, за деда Макара, за Украину. Это она, месть, давала ему силы терпеть боль. Что ж, он достоин быть избранным в число шести.

— Ладно, Петро, беру, — отрывисто сказал Матросов. Антощенко улыбнулся:

— Добро, Сашко. Я буду по-комсомольски…

Воронов, Дарбадаев тоже потребовали, чтобы Матросов взял их.

— Не могу, — рассердился Александр. — Приказано только шесть человек…