Петр Поляков - Синее безмолвие

На безоблачном небе будто замерло палящее солнце. Море искрится миллионами солнечных зайчиков, словно насмехается над моряками, которые изнывают от жары и жажды. Вокруг шлюпки резвятся беззаботные дельфины. Их черные спины мелькают у самых бортов.

Пить… Хотя бы стакан воды!

Во фляге осталось уже совсем немного…

Купание освежало не надолго, после него сильнее чувствовались усталость и голод. Решили не купаться.

Очередные гребцы, тупо глядя на дно шлюпки, медленно вздымают отяжелевшие весла. Отдыхающие — с надеждой всматриваются в горизонт. Но горизонт чист. Над головой раскаленное солнце.

Как хочется пить…

С вечерней прохладой увеличивались муки голода. Они стали так сильны, что заглушили даже жажду. Но нет ничего на шлюпке.

Решили размочить в воде кожаные ремни, ботинки.

Ночь нависла над морем. Темный, словно бархатный, купол неба усыпан серебристыми звездочками. Они равнодушно смотрят на шлюпку, затерявшуюся среди моря.

К утру кожа нисколько не стала мягче и по-прежнему не поддавалась зубам. Тогда ее мелко нарезали и залили остатками воды. Эту кожаную кашу и съели на завтрак.

Бесконечно долго тянулся жаркий день. Все вокруг казалось мертвым. Даже мелкая рыбешка перестала плескаться. В глазах рябило от ослепительного блеска зеркальной воды.

Булатов дремал, прикрывшись мокрой рубашкой. На веслах сидели Платонов и Казатини.

— Не могу… Не могу… — шептал Платонов, с трудом подымая весло.

Минутная пауза и снова:

— Не могу… Напьюсь…

— Не дури! — прикрикнул Казатини.

Но Платонов уже положил весло и черпал ладонями воду. Он пил долго и жадно.

Наступила еще одна ночь. Она уже не пугала своим безмолвным мраком, не радовала сверкающей нарядностью. Матросы будто не замечали ее.

Притупилось и острое ощущение голода. Только щемящая и тупая боль в животе напоминала о пище. У Платонова появилась резь в желудке, началась рвота. За эти часы он так ослабел, что еле отсидел на веслах свой час, а потом в полном изнеможении упал на дно шлюпки. Не помогли ему и те последние капли пресной воды, которые отдали товарищи.

Перед рассветом подул легкий западный ветерок. Он крепчал с каждым часом. На небе появились облака. Их становилось все больше, и вот уже небо, словно отяжелев, опустилось, прижалось к воде. Море стало серым. По нему заходили волны с небольшими белыми гребнями.

Ветер был попутным, и моряки, сшив из бушлатов и форменок парус, подняли его на весле, как на мачте. Шлюпка заметно увеличила скорость. Вода, весело шурша, бежала вдоль бортов шлюпки, изредка обдавая моряков солеными брызгами.

Все были рады: прохладно и можно не грести.

Только Платонову стало еще хуже. Он, измученный болезнью, почти не подымался со дна шлюпки.

Четвертые сутки в открытом море. Ветер стих, разошлись тучи, и опять солнце неистовствует. Голода уже не чувствуется, но пить хочется страшно. О воде мечтают, как о счастье, нет-нет да и заговорят о ней.

— И до чего у нас в Большой Сосновке вкусная вода, — хрипит Булатов и, полный воспоминаний, блаженно щурит глаза.

— А у нас ключевая, — шепчет Платонов запекшимися губами.

— Наплевать и забыть ту и другую! — заявляет Казатини. — Нет воды вкуснее той, которую рыбаки в море находят. У нас в Одессе несколько раз бывало, что находили моряки в море бочонок с водой, анкерок по-нашему… Вот уж там вода, так вода…

— Уговор забыли? — спрашивает Тринько.

— Да, был уговор не говорить ни о еде, ни о воде.

Идет маленькая шлюпка по морю. В ней четыре человека изнывающих от жажды и голода.

— Рыбы-то кругом сколько… Удочку бы мне, — мечтательно говорит Казатини.

— У меня есть, — отвечает Тринько и достает из кармана моток лески и крючок.

Казатини выхватывает это богатство из рук Тринько, осматривает, ощупывает, потом нацепляет на крючок кусочек размоченной кожи и закидывает удочку.

Все взоры теперь прикованы к поплавку, покачивающемуся на волнах. Время тянется мучительно медленно.

— Не нравится рыбе наша пища, — криво усмехаясь, говорит Булатов.

— Да, насадка незавидная, — подтверждает Казатини.

— Клюет! — кричит Платонов и лихорадочно блестящими глазами смотрит на туго натянувшуюся леску.

Казатини подсекает и осторожно вытаскивает из воды большого окуня. Он бьется на дне шлюпки, широко открывая рот.

— А есть его нельзя, — неожиданно говорит Платонов и опять опускается на сидение. — Нельзя есть сырую рыбу…

— Зато ее жевать можно! — кричит Казатини. — Я слыхал, что в рыбе есть пресная вода и ее можно выжать!

Окуня разрезали на четыре части и стали сосредоточенно жевать. Жажда не исчезла, но как-то притупилась.

Казатини вновь забросил удочку, насадив на крючок кусочек окуня.

Опять томительные минуты ожидания.

— Анкерок! Анкерок с настоящей водой! — кричит Тринько и показывает пальцем на какой-то предмет, виднеющийся в море.

Все вскакивают на ноги, всматриваются в искрящуюся поверхность моря. Действительно, на волнах покачивается что-то, похожее на бочонок.

— На весла! — командует Булатов и садится к рулю.

Платонов и Тринько снова взялись за весла, а Казатини устроился на носу шлюпки. Он не мог оторвать глаз от таинственного предмета.

Но чем ближе подходила шлюпка к анкерку, тем строже становились глаза Казатини. Из них уже исчезла радость, уступив место недоумению: не похож этот предмет на драгоценный анкерок.

И вдруг, когда накатилась волна, из воды высунулся свинцовый колпак.

— Полный назад! Мина! — крикнул Казатини.

Шлюпка прошла в метре от мины.

— Вот тебе и напились, — сказал Казатини, садясь на весла.

На пятый день появилась большая черная туча и закрыла полнеба. С морем ее соединяла серая стена дождя. Скоро упали первые крупные капли. Матросы жадно подставляли под дождь ладони, ловили его открытым ртом.

Но туча нависла над шлюпкой только краем и дождь скоро прекратился. Матросы выжимали мокрое белье, глотали мутные струйки стекающей с него воды.

Никогда еще вода не казалась им такой вкусной.

Прекратился дождь, и солнце вновь засияло с умытого неба. Платонов уже не выдерживал за веслами больше получаса, а к вечеру не мог даже встать на ноги. Он неподвижно лежал на дне шлюпки. Его глаза были широко открыты. Глубоко ввалились щеки, заросшие седоватой щетиной.

— Сержант Платонов, приказываю вам заступить на вахту, — строго сказал Булатов, наклоняясь над Платоновым.

Тот посмотрел на него и ничего не ответил.

— Немедленно выполняйте приказание, сержант Платонов! Здесь лежать имеют право только мертвые! — закричал Булатов.

Глаза Платонова стали осмысленными. Он зашевелился, поморщился и простонал: