Вадим Кожевников - Солдатский подвиг. 1918-1968 [Рассказы о Советской армии]

Вся казарма — первый и второй этажи — так и покатилась со смеху. Даже дневальный, которому во всех случаях жизни полагалось хранить серьезность, согнулся пополам от смеха.

Урок этот, однако, Щукин скоро забыл, и, когда новобранцев перевели в роты, Вася опять попал впросак. К тому времени он уже подхватил и употреблял с самым независимым видом, на который был только способен, словечки вроде «гражданка», «положено», «довольствие» и тому подобное. Но этого ему показалось мало, и он занялся своим внешним видом. Его удручала девственная свежесть гимнастерки и шаровар, которые не успели обноситься. И он решил поторопить события: взял да и вытер несколько раз вымазанные в ружейном масле руки о локтевые и надколенные нашивки, чтобы походить на видавшего виды солдата.

Старшина Звягин заметил подозрительный блеск на локтях и коленях рядового Щукина, подозвал его и поинтересовался, где это он успел вымазаться.

Ничего путного Василий ответить, конечно, не смог.

Если бы старшина понял, что побудило Щукина вымазаться, он, может быть, и смягчился бы. Но старшина просто отчитал Василия, да так, что того прошиб холодный пот, а в заключение обещал строго взыскать, если еще раз уличит в неряшливости.

Надо сказать, что Вася Щукин любил прихвастнуть и нос У него задирался быстро. Когда в отделении производили боевой расчет, Карамышева назначили наводчиком ручного пулемета, Щукина — помощником наводчика.

— Не завидую я тебе, — сказал Карамышеву рядовой Зимин, — попробуй потаскаться по этим горищам с пулеметом. Это же не карабин.

Зимин говорил так потому, что все-таки завидовал. Пулемет был интересной машиной, не в пример карабину, простота которого прямо-таки удручала Зимина: он пришел в армию из колхоза и ко всяким машинам и механизмам испытывал неодолимое влечение.

Карамышев ничего не ответил Зимину, только пожал плечами. Зато Щукин сейчас же бросился в спор.

— А вот и завидуешь, — сказал он, — сам хотел пулемет получить, да не дали. Пулемет дают самым лучшим солдатам.

Щукин не сказал «солдату», он употребил множественное число, и Зимин понял его именно так, как Васе хотелось.

— Это ты лучший? — спросил он, посмотрев на Щукина сверху вниз.

— А хотя бы и я… Мы с Карамышевым.

Зимин рассмеялся. Вася стал петушиться.

— Ну чего смеешься, чего? — наседал он на Зимина.

Карамышев успокоил его:

— Оставь, Вася, человеку весело — он и смеется. Никто же не сказал, что ты плохой солдат, а самому хвалиться не надо.

Относились к Щукину в отделении по-разному. Зимин и Снытко, например, поддразнивали его и не упускали случая уличить в хвастовстве. Карамышев ему покровительствовал и если подтрунивал над Васей, то делал это добродушно, по-дружески. А вообще-то Щукин прослыл в роте человеком легкомысленным, для серьезного дела не очень пригодным. Все знали: Вася парень не вредный. Но если кто спрашивал: «Откуда ты это знаешь?» и ему отвечали: «Щукин говорил», то спрашивающий махал рукой в том смысле, что, мол, слово Щукина стоит недорого. Такое отношение к Васе держалось среди солдат довольно долго…

В полку два раза в год — летом и зимой — проводились состязания по стрельбе. «Дуэлька» — так сокращенно и ласкательно называли состязание — проводилась вот как. От каждой роты получало право на участие в состязании отделение, которое имело лучшие показатели по огневой подготовке и не отставало во всем остальном. Состязание устраивалось в один из воскресных дней, обставлялось празднично.

Победители уносили в свою роту переходящий приз — кубок, увенчанный фигурой солдата.

Отделение сержанта Терехова выходило по огневой подготовке на первое место в роте, и вопрос о его участии в летних состязаниях был почти решен. Солдаты, отлично понимая, что приз так просто не выиграешь, тренировались весьма старательно: после занятий они почти каждый день часа полтора под руководством сержанта, а если он был занят, то самостоятельно отрабатывали выдвижение на огневой рубеж, заряжание, прицеливание и другие приемы. Разделялись попарно, тренировали друг друга. Бекмурадов занимался с Зиминым, Небейворота — со Снытко, Карамышев — с Щукиным.

Занимались все увлеченно, забывая иногда о времени. Вот бежит по полю с карабином Щукин. Он не так ловок, как шустр: движения у него мелкие, торопливые, потому и ошибается он часто. Добежал Вася до огневого рубежа, лег, поерзал на месте и не сразу изготовился. Наконец он целится, прижав пухлую щеку свою к прикладу и смешно щуря правый глаз.

— Еще раз, — посылает его Карамышев назад.

— А что, плохо получается? — подозрительно спрашивает Вася.

— Не плохо, но надо получше.

Лицо Щукина проясняется:

— Лучше — это я могу. Сейчас будет совсем хорошо, — и бежит в укрытие.

В это мгновение по команде Зимина камнем падает на землю Бекмурадов. Падая, он неуловимыми движениями перекидывает карабин в левую руку, а правой рвет из подсумка обойму с патронами и, быстро открыв затвор, вгоняет в магазин все пять патронов.

У Бекмурадова цепкие жилистые руки, резкие движения. Когда он работает с оружием, преображается — обычно мешковатая, костлявая фигура его делается гибкой, как стальной прут.

Зимин в быстроте заряжания заметно уступает Бекмурадову. Падает он осторожно, боясь удариться о землю грузным телом, обойму достает медленно. Все движения его какие-то рыхлые, с ленцой.

— Не так, — резко говорит Зимину Бекмурадов, суживая глаза, — совсем не так. — И он показывает, как нужно изготовляться к стрельбе.

Самая спокойная пара — Лева Небейворота и Степан Снытко. Степан лежит и не спеша целится, а Лева держит указку на длинной проволочной ручке. Указка имеет в центре отверстие и накладывается на щит с листом белой бумаги.

— Есть, ставь, — говорит Снытко.

И Лева ставит сквозь отверстие последнюю точку.

— Хорошо у тебя получается, — говорит Лева, — все точки рядом, почти одна в одну. А у меня что-то не ладится с единообразием прицеливания.

Они меняются местами. Теперь Лева командует, а Снытко передвигает указку:

— Ставь…

Говорят, что, когда ждешь чего-нибудь с нетерпением, время тянется особенно медленно. Это не всегда верно. В отделении Терехова очень ждали дня состязаний, а время для солдат летело все равно быстро, и вот уже пришел этот день.

В воскресенье с утра все были в таком приподнятом настроении, что за завтраком ни у кого, кроме Степана Снытко, не было аппетита. А у Снытко, конечно, был, потому что покушать он любил сильно и аппетит не изменял ему ни в каких случаях жизни.

— Ну как, не подкачаем? — спросил Карамышев у товарищей.

— Будь покоен, Паша, — приподнимаясь на цыпочки и разворачивая плечи, сказал Щукин, — мы им покажем!