Бауыржан Момышулы - Психология войны

Таков мой счет, ибо вечной темой войны остается священно пролитая кровь.　

Наши солдаты в печати, и особенно казахстанской, показываются в неприглядном, сером виде, поэтому я вынужден был в начале 1942 года написать письмо писателям, журналистам, издателям Казахстана. Многие из них на меня обиделись, обратив главное внимание на резкость тона письма. (Текст дан в авторской редакции, без изменений, с незначительными сокращениями. — Прим, ред.)　

«Я приношу глубочайшие извинения писателям, журналистам-казахам, которые сейчас заняты конструированием большого агрегата для человеческой души, созданием крупного, объемного, капитального художественного произведения (которого мы до конца войны, по всей вероятности, не увидим), что этим письмом я вмешиваюсь в их дела, отвлекаю их внимание.　

Но я, как руководитель более чем тысячи вполне сложившихся человеческих душ, ныне находящихся в рядах солдат Отечественной войны, испытывающих на себе все тягостные испытания, лишения и переживания ужасов войны и переживания радости боевого подвига и радости победы, душой, сердцем и телом, физически, морально и нравственно терпящих духовный голод, видя, испытывая и чувствуя эти явления большого боевого коллектива, по долгу службы — я вынужден это сделать.　Мне подсказывают моя совесть, моя честь, мой долг.　

Я пишу не для того, чтобы передать вам горячий привет от бойцов и командиров 8-й гвардейской стрелковой дивизии — на это я не уполномочен.　

Также пишу не для того, чтобы дать интервью любопытным журналистам о боевых эпизодах на нашем участке фронта — на это тоже не имею полномочия.　

Я пишу для того, чтобы вам всем заявить претензии бойцов, которые нахожу справедливыми лично с моей точки зрения. Надеюсь, что вы с достоинством литератора, хладнокровно, по-деловому, выслушаете эту маленькую неприятность, каковую я ниже преподнесу на резком, грубом, неотшлифованном своем солдатском языке, рассчитывая на ваше снисхождение, благодушно прошу простить меня — отвыкшего говорить изящно, деликатно и дипломатично. Ведь для этого нужно время, которым не располагаю, лучше короче, хотя топорно, но о деле, о службе — буду писать.　

В переживаемые нами суровые дни Великой Отечественной войны наш народ, наш советский тыл воинам Красной Армии дают все необходимое для боя и для победы.　

Как оружие, так и обмундирование в ходе боев изнашивается, а наши техники, мастера нам своевременно ремонтируют оружие; портные и сапожники чинят, штопают, накладывают заплатки на нашей износившейся экипировке, производят обыкновенный мелкий и текущий ремонт, тем самым предохраняя бойца от сырости, непогоды и ветра, продлив своевременным ремонтом срок носки, т. е. заставляют кожу и хлопчатобумажный материал честно и до предельной возможности служить народному, нашему общему делу с большой пользой.　

Дух наших бойцов и командиров в борьбе крепок, как гранит. Ненависть к заклятому врагу горит в сердце каждого из нас. Но душа солдата тоже имеет свойство изнашиваться — солдат не камень, не сталь, не стекло, а человек, обыкновенный человек со всеми человеческими достоинствами, чувствами и слабостями, присущими каждому.　

Он не только постоянно проявляет отвагу^ мужество, героизм, но и в минуты душевной невзгоды проявляет и слабодушие и слабоволие. Многим удается самим перебороть эту напавшую на него слабость и взять себя в руки. Другим товарищи помогают. Третьих командир и политработники ободряют. Одним словом, тоже понемножку ремонтируются, оттачиваются, как лезвие боевого клинка и боевого штыка для завтрашнего боя, дается нужный закал некоторым ослабевшим в огне боев.　

Боец — живой человек. Он грустит о жизни, о любви, он жаждет ласки и нежности любимой, чудного лепета маленького, забавного карапузика сына или кудрявой малюсенькой дочки — он муж, он отец!　

Он трепещет от радости боевого подвига, радости любви, радости отцовского чувства, восхищается красотой природы. Нежно любит вдыхать приятный аромат цветов. Приятно ощущает тепло яркого, солнечного, сияющего дня. Он с любовью смотрит в голубое, безоблачное звездное небо ночью. Это жизнь, он — живой человек.　

Он плачет, и плачет горько, опуская в могилу тело убитого боевого товарища. Он злится, нервничает, грустит, печалится, обижается на невнимательность близких людей, друзей и хороших товарищей.　

Порой он устает физически и духовно: в голову лезут разные мысли, которые мешают, кусают, пристают, сверлят, точат, пилят и назойливо трут до крови, тяжело давят на тело и душу.　

Я не рядовой боец, но тоже солдат, и все это я испытал, видел, слышал и недавно был свидетелем такого разговора в блиндаже.　

Чтобы разогнать эти мысли и во время 10—15-ти минутной передышки забыться, боец из вещевого мешка вынимает книжку и читает ее оглавление.　

— Ах! О войне. Как в окопе, в сыром и полумрачном блиндаже живется, — разговаривая сам с собой, швыряет книгу вон, пустив по адресу автора настоящий мат, — он думает, что я не знаю — я только что оттуда.　

Снова копается в мешке. Вытаскивает в потрепанной обложке маленькую книжечку и говорит, рассматривая ее:　

— Дорогой Антон Павлович. Здравствуй, дорогой мой доктор, — рука у него дрожит, жадно читает коротенькие рассказы Чехова. Его глаза постепенно ласково пробегают строки за строками, его обветренное морщинистое лицо приятно вздрагивает и в углах потрескавшихся губ появляется улыбка, и он, прихлопнув ладонью по колену, почти безумно хохочет.　

Он протянул книжку товарищу, удивленному его неожиданным смехом:　

— На, почитай… вот это место, — указывает он пальцем.　

Опять роется в мешке… радостно говорит:　

— Золотой Александр Сергеевич, генералиссимус русской поэзии и словесности. Очень и очень, от души рад вас встретить в этом блиндаже. Добро пожаловать. С нами вместе воевать пришли, землю русскую защищать? Пожалуйста, пожалуйста. Рад иметь такого боевого друга, как вы…　

В это время замполитрука приносит газеты. Боец берет «Социалистик Казахстан». Видно, что-то ища, пробежав страницу, разочарованно отдает обратно, приговаривая:　

— Опять «помощь фронту». Вся газета исписана. Конечно, я не против, нужно, и, безусловно, нужно печатать, но не на всех четырех страницах… Для души-то что-нибудь напечатали бы, — тяжело вздохнув, — ох, редактор, редактор! Души у тебя, братец, нет. Все равно, как мой пулемет — «так, так, так» — твердишь и твердишь, без конца и края: «война, война, война»… Конечно, война, я отрицаю, что ли? Факт, уже полтора год налицо. Сухарь ты ржаной, брат, хоть обижайся, но все равно говорю — сухарь! Без вкуса о войне пишешь, в военной кулинарии, к сожалению, мало разбираешься.