Владимир Першанин - «Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота [сборник]

– А мы и не заметили, – ехидно ответил я. – Лучше бы водкой угостил.

– У меня спирт.

– Ну, пей тогда сам.

Пьем мы и самогон, и технический спирт, воняющий резиной. Фалин просто дурачится и с готовностью отстегивает флягу. Есть и закуска: банка рыбных консервов и луковица. Зенович деликатно отказывается, но я советую ему:

– Хлебни. Спать лучше будешь. Лучше утром перед атакой не пить.

Слегка разбавленный вонючий спирт пьем по очереди из одной кружки: Зенович, Фалин, Осин, новый командир отделения, разжалованный лейтенант, Федосеев Николай. Потом также по очереди съедаем по кусочку лука и мелкую рыбешку в томате. В ожидании кухни обсуждаем завтрашнюю атаку.

Хотя чего ее обсуждать? На рассвете выползаем и сколько сможем ползем на брюхе. Учитывая, что осветительных ракет у фрицев всегда хватает, вряд ли проползем больше, чем полста метров. Остальное расстояние преодолевать только бегом.

– Комполка тварь еще та! – ругается Матвей. – Пожалел пару орудий для поддержки.

Все соглашаются, но Фалин, оказывается, пришел не только со спиртом, но и с деловым предложением. Он принес от саперов полную противогазную сумку с дымовыми шашками. Захваченный своим хитрым замыслом, он предлагает вызвать по два-три добровольца из каждого взвода, доползти ночью до укрытий (сгоревших танков, воронок) и за пяток минут перед атакой зажечь шашки.

– Ветра нет, – замечаю я. – Чтобы всю полосу наступления задымить, надо не меньше полусотни шашек. А у тебя всего штук двенадцать. Да и где ты столько добровольцев найдешь, если даже Егорыч разрешит?

Слово «добровольцы» произношу с намеком, что таковые вряд ли найдутся. Можно, конечно, приказать. Но пускать вперед целое отделение просто нереально. Их заметят, осветят ракетами и перестреляют, а нас будут ждать с удвоенной готовностью.

Пока мы спорим, привозят ужин, а я иду к Тимарю посоветоваться насчет дымовых шашек. Оказывается, капитан уже про это думал, но без ветра толку не будет. Приказывает приготовить ручные пулеметы для поддержки атаки. Я принимаюсь ругать командира полка, но Тимарь отмахивается:

– Брось! Чего он со своей малой артиллерией сделает? Спасибо, хоть гранатами обеспечил. И за урками поглядывай. Не давай в щели прятаться.

Вроде неплохая идея насчет дымовых шашек откладывается из-за тихой погоды. Тимарь еще раз напоминает мне и Фалину не лезть на рожон. Мы возвращаемся к себе. Несмотря на усталость, долго не могу заснуть. За полночь небо заволакивает пеленой облаков, исчезает половинка луны. Темнота, не видно даже сгоревшего танка перед нами.

Немцы начинают проявлять признаки тревоги, и каждую минуту-две запускают на нашем участке осветительные ракеты. Настроения это не поднимает, а тут еще приползает Алдан и спрашивает, когда подвезут водку. Автоматов рядовым штрафникам не выдавали, но у Алдана за плечами ППШ, на поясе трофейный эсэсовский нож-кинжал. Пахан держит марку.

– Как привезут, так и получите, – отвечаю я. – И запомни, ситуация такая. Ввиду особой важности задания трусов и паникеров приказано расстреливать на месте.

– Ты меня не пугай, старшой, пуганый. Я к тебе пришел, может, напоследок, как с человеком поговорить. Вижу, не веришь ты мне.

– Не верю, – подтвердил я. – Мне тоже до первого боя не слишком верили.

– Может, и правильно, – соглашается Алдан и достает папиросы. Закуриваем, осторожно пряча огоньки.

Папиросы у Алдана получше, чем у офицеров роты. Впрочем, у меня папиросы давно кончились, пользуюсь махоркой. У Алдана хорошо просушенный «Казбек» в твердой пачке. Я понимаю, что авторитетному вору страшно, как и любому человеку. Ночь подходит к концу, скоро атака.

– У тебя семья-то есть? – спрашиваю я.

– На хрен семья? Ты, старлей, не понимаешь, что ли – у меня жизнь совсем другая. У тебя приказы-указы, а я человек вольный. Только зарулил, кажись, не туда.

– Не туда, – соглашаюсь я. – Сидел бы на нарах, а полез под пули. Теперь обратного хода нет.

– Есть, нет… еще посмотрим. Я выживу. Не за этим из лагерного дерьма выбрался.

Алдан подбирает с бруствера автомат и молча уходит. Поговорили, как меду напились. Конечно, пахан выживет, я не сомневаюсь. Подставит всю свою шайку, чужие спины, но сам под пули не полезет.

– Тьфу! – со злостью отплевываюсь я.

Рядом сопит мой ординарец Савельев. Ему всего восемнадцать, и сон у него по-мальчишески крепкий. Попал ко мне из связистов. Рассказывал, как посылали одного за другим бойцов восстанавливать под огнем телефонную связь. Увидел своего земляка, разорванного на части снарядом, и перемкнуло в голове от страха. Дня три по лесу шатался. Потерял шинель, винтовку и совершенно не помнил, где ночевал, что ел. Получил два месяца штрафной роты. Это его второй бой. Освободить после первого не получилось. Если выживу, напишу представление. Мальчишка неплохой.

Утром, еще в темноте, разливали по кружкам водку. По сто граммов не отмеряли. Старшина черпал из термоса граммов по двести и щедро оделял выстроившуюся очередь. Некоторые подходили по второму разу, тоже получали добавку. Запивали водой из фляжек, грызли кусочки сухарей, курили в рукав. Перед атакой завтрак не давали, чтобы кишки пустые были. Бойцы оживленно переговаривались, хорошо подогретые водкой.

– Возьмем на штык блядей!

– Главное, не тормозить. Фрицы рукопашку не любят.

Некоторые обнимались, прощались друг с другом, напоминали свои адреса. Все, как обычно, перед атакой.

Мы сумели проползти не пятьдесят, а целых семьдесят метров. Так мне показалось. Немцы что-то чуяли, но стрельба шла в основном левее, там, где наступали первый и второй взводы. Потом взялись за нас. Взвились ракеты, и бойцы, неохотно поднимаясь, побежали вперед. Понимая, насколько опасно сейчас промедление, сержанты торопили отстающих:

– Быстрее, чего телитесь!

– Вперед, побьют всех!

Думаю, мы не одолели бы оставшиеся двести с лишним метров, но командир пехотного полка дал через наши головы пять-шесть минометных залпов. Штук сорок мин калибра 82 миллиметра – мелочь, но позиции были пристреляны, и мины легли довольно точно. Пусть и не нанесли большого урона, но сорок взрывов подряд оглушили немецких стрелков и внесли какое-то смятение.

– А-а-а!

Когда быстро бежишь, легче выть, чем выкрикивать «Ура!» и «За Родину!». Жуткий, тоскливый и одновременно злобный вой, подхваченный множеством глоток. Никто почему-то не стрелял, хотя нам всегда твердили, что в атаке надо стрелять непрерывно.

Наверное, это случилось потому, что я не стрелял, а, глядя на командира взвода, не торопились открывать огонь и остальные. Главное – добежать! Зону немецких минометных разрывов проскочили с ходу, но прямо в лицо неслись пулеметные и автоматные трассы. Грохот, шум, я отчетливо слышал шлепки пуль о человеческие тела. Даже крики раненых, как мне казалось, звучали не так громко и жутко, как эти смертельные шлепки.