Владимир Першанин - «Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота [сборник]

– Уголовник, штрафник, – задохнулась от злости Люда.

– А иди ты…

Куда идти, я не сказал, а молча завернулся в одеяло и попытался заснуть. Речи о моей выписке пока не шло. Многочисленные раны от осколков гноились, заживали плохо. Сосед по койке, придвинувшись ко мне, шепнул:

– Зря ты эту гадюку дразнишь! Шепнет своему любовнику (он употребил более грубое слово), устроят всем комиссию. Война к концу движется, не хочется снова под пули лезть.

– Все нормально, – пробормотал я.

Люда до времени никому жаловаться не стала. Связываться с ранеными опасно. Есть ребята, которым палец в рот не клади. Так подставят за фискальство, что никакой друг не поможет.

А я ведь понемногу забывал про свою штрафную роту. Она казалась чем-то ушедшим в прошлое. За месяц, кроме писем из дома, я не получил ни одной весточки от ребят. Не могли же всех убить? Значит, не нужен я там. Ну и черт с вами! Я знал, что после госпиталя не то что в роту, айв свою дивизию большинство не попадет.

Госпиталь фронтового значения. Здесь не разбираются, где раньше воевал. Сунут взводным, а может, ротным в стрелковый полк, и шагай, лейтенант, пока не придет твой черед. Бог троицу любит. Три ранения я получил, а четвертое, значит, будет последним. Уделают, как замполита Зеновича, в лоб, и прощай, мама!

Но я ошибался. В один из июньских дней медсестра Света, улыбаясь, сообщила, что внизу меня ждут. Приехали Василь Левченко и Матвей Осин. Обнялись, хлопали друг друга по плечам, сообщили, что я стал худой, как глист, и это дело надо исправлять.

Потом сидели на нашей полянке у озера. Ребята привезли в двух вещмешках харчей, водки, трофейного коньяка. Выпили и, закусывая всем подряд, рассказывали новости. В бою за бетонный завод, который так и не сумели взять, рота понесла такие большие потери, какие редко бывали раньше. После двух дней боев отступать было уже почти некому.

– Петя Фалин жив? – нетерпеливо спросил я.

– Жив. Легкое пробили. Тоже в госпитале лежит, недалеко отсюда. Мы у него были. Желтый, худой, как ты, но бодрый. В роту собирается возвращаться.

Выпили за погибших, за живых. Получилось, что из офицерского состава погиб замполит Зенович, два взводных тяжело ранены и командовать некому. Николай Егорович Тимарь передает мне привет и ждет, когда мы с Петром выпишемся.

– А чего ждать? – пожал я плечами, рассеянно прожевывая кусочек сала. – Недели две, может, и больше, лежать придется.

Меня задело, что полтора месяца обо мне не вспоминали. На груди Василя Левченко блестел второй орден Отечественной войны, а у Матвея Осина – медаль «За отвагу». Это почему-то раздражало. Может, зависть? А может, попрощался я с 121-й отдельной штрафной ротой. Отлеживал бока, никуда не торопился. От передовой все равно не уйду, а куда направят – какая разница?

– Тимарь, наверное, уже майор?

– Майор, – подтвердил Левченко.

– Передайте ему поздравления.

За это выпили еще. Ребята уловили перемену в моем настроении, пытались неуклюже шутить, наливали еще.

– Ты, Слава, к нам возвращаться не хочешь? – напрямую спросил Осин.

– При чем тут хочу не хочу! Куда направят, туда и пойду.

– А в роту, значит, желания нет? – допытывался Матвей.

– Ладно, засиделись мы здесь, – я сделал попытку подняться, но Левченко и Осин дружно усадили меня на траву.

– Славка, ты заболел, что ли? Про тебя ребята вспоминают, ждут. И Николай Егорович, и Петька Фалин, и Бульба. А то, что мы долго не приезжали, знаешь, какая она, жизнь. Мы же после этого еще в одной операции участвовали. А за тот долбаный завод ни одного человека не наградили.

– Точно, – подтвердил Левченко. – Сказали, что задание не выполнили, нет вам никаких наград.

– Алдана в госпитале видели, где Петька Фалин лежит, – сообщил Матвей. – Морду ему осколками хорошо разукрасило. Он там, как петух в курятнике, зубы вставили, с санитарками дружит.

– А майор наш бывший, Зеленко? Ничего не известно?

– Убили снарядом, – без особого сожаления сообщил Осин. – Только по часам и опознали. Их сплющило, поэтому никто не позарился. Ну, так что Егорычу передать?

– Если направят, то вернусь. Куда ж я без вас?

– Направят, – заверил Левченко.

Оказывается, он привез письмо за подписью каких-то чинов из штаба армии, где просят начальника госпиталя направить старшего лейтенанта Буканова к прежнему месту службы в отдельную штрафную роту. Обычно такие просьбы удовлетворяли.

Я постепенно отошел. Почему-то хотелось заплакать. Шмыгнув носом, смахнул влагу со щеки. Просидели до вечера. Остатки харчей и спирта сложили в мешок, угостить ребят из палаты. Осин достал из кармана деньги.

– Харчи зараз сметут. А червонцы тебе пригодятся, когда в самоволку двинешь. Городок зеленый, чистый, девок полно. Подружился с кем-нибудь?

– Нет. Не получилось.

– Ну, время еще есть. Подцепишь кого-нибудь.

Как прощался с Левченко и Осиным, помню плохо. Они отвели меня в палату, я развязал вещмешок и оделил соседей остатками харчей и спирта. Утром болела голова, но настроение было приподнятое. Рассказал приятелям, что намерен вернуться в штрафную роту. Отреагировали по-разному. Данила Колышкин, пожав плечами, сказал:

– Коллектив, видать, там дружный. За сто верст приехали, не забыли. Лучше к своим вернуться, чем ждать, пока в какую-нибудь дыру засунут.

Костя Журин, который последнее время жаловался на недомогание, вяло посоветовал:

– Не торопись никуда. Я вот думал, что легче стало, а раны опять воспалились. Температура, на сон тянет.

Не выдержав, сходил в самоволку. Те, кто давно находился в госпитале, знали, что к чему. Спросили:

– С девкой хочешь познакомиться?

– Хочу. Только не с девкой, а с нормальной женщиной.

– Какая разница. Тебе же не жениться. Иди вечерком в парк железнодорожников, там клуб, танцы. Когда договоришься, в парке горилки купить можно, харчей. Нынче кавалеров без подарков не принимают.

– Пошли на хрен! – огрызнулся я. – Я что, к проституткам иду? Просто познакомиться.

– А если просто, дрыхни в палате, – не менее категорично ответили мне.

Вместе с ребятами сходил в парк. Познакомился с женщиной. Недели две встречались. Зоей ее звали. Наполовину молдаванка, наполовину – хохлушка. Посмотрел я, как люди в тылу живут, и понял фразу про «женихов с подарками». Фрукты, овощи в тех краях водились, а с хлебом, крупой, не говоря про мясо, сахар, было туго.

Стесняясь бедноты, Зоя выставляла тарелочку с вареной свеклой, лепешки из ржаной муки пополам с кукурузой. Свекла заменяла сахар, который пили с морковным чаем, а лепешки разваливались в руках. Мяса, как такового, не водилось. Зоя получала или покупала какие-то обрезки, которые вымачивала в соленой воде, а затем, порезав на крошечные кусочки, долго варила. Получался суп с непонятным запахом.