Александр Граевский - Мина

— Вам предстоит, — сказал он, — выполнить опасное и ответственное задание.

— Я раненых должен возить, — перебил его шофер.

— Правильно, — будто обрадовавшись его догадливости, подтвердил Тихон Иванович. — Об этом и идет речь.

Шофер насторожился, вцепившись взглядом в лицо старшего врача. А тот продолжал в приподнятом тоне:

— Помощь раненым — наш священный долг. Как говорится, сам погибай, а товарища выручай.

— Я на передовую не поеду, — вновь взбеленился шофер. — У меня такого приказа нету.

— Вы поедете в медсанбат, — повысил голос Тихон Иванович. — И повезете тяжелораненого воина. У него в теле застряла неразорвавшаяся мина. Поэтому везти нужно осторожно.

На минуту в землянке воцарилось молчание. Прервал его шофер, с которого как-то разом слетел весь гонор. Он заметно сгорбился и уже тихо, даже заискивающе попытался вывернуться:

— На лошади, может?.. Сподручней все же, трясти не будет…

— Идите, готовьте машину, — властно прервал его Скрипка. — Поставите ее у большой палатки, да так, чтобы потом не разворачиваться лишний раз.

— Слушаюсь, — сипло пробормотал шофер.

Выйдя из землянки, он снова приосанился и, яростно, с вывертами матерясь, направился было к машине, замаскированной под деревом. Но, не дойдя до нее, вдруг остановился, круто повернул и побежал разыскивать знакомого оружейника.

Минут через пять шофер появился вновь, таща на плече два щитка от станкового пулемета. На голове у него была нахлобучена каска. Зло скалясь, он начал сооружать бронированную спинку у своего сиденья, норовя сделать так, чтобы отверстия одного щитка не совпадали с отверстиями другого.

Между тем Вострецов и Ерофеич подъезжали к опушке. Вострецов по-прежнему лежал на спине, только глаза уже не закрывал, взгляд их стал более осмысленным. Изредка он чуть-чуть шевелил пальцами раненой руки или осторожно поглаживал их здоровой рукой.

Ерофеич брел впереди и, время от времени оборачиваясь, все пытался завязать разговор. Но раненый не отвечал ему. Он жил в каком-то другом мире, где больше всего хотелось прислушиваться к самому себе, к тому, что происходит в подбитом теле. И только почуяв, как запахло въедливым махорочным дымком, Вострецов слабо окликнул ездового:

— Закурить бы…

Ерофеич сразу же остановил лошадь и бодро ответил:

— Эт-та можна!

А когда Вострецов осторожно затянулся первый раз, ездовой задал ему вопрос, без которого не обходилась ни одна солдатская беседа.

— Ты откуда сам-то, браток?

И выслушав ответ, утвердительно кивнул:

— Уральский, значит. Сусед выходишь, я сибирский сам-то…

За следующим поворотом навстречу им вышел Тихон Иванович Скрипка и громко крикнул:

— Стой!..

В полном одиночестве Ерофеич подвел лошадь к машине. Саперы с одинаково побледневшими лицами (довел их Тихон Иванович своим инструктажем!) осторожно перенесли Вострецова на носилки, а потом фельдшер укрепил носилки в машине.

Вышел из-за дерева шофер, юркнул в кабину. Рядом с ним уселась Мария — рыжеватая, редкозубая девчонка в кубанке. Увидев, как шофер норовит покрепче прижать спиной пулеметные щитки, она по-кошачьи фыркнула и что есть силы хрястнула дверцей.

Тихон Иванович в отдалении молча махнул рукой:

— Поехали!

Леня Береснев знал, что хороший хирург из него не получится. Он, собственно, и не собирался быть хирургом. Война заставила… Но зачем же так бестактно напоминать ему о его неталантливости? Ох уж эта Вера Алексеевна! Въедливая баба. И зачем она каждый вечер закручивает кудряшки? Зачем это ей, седой уж совсем?

Вера Алексеевна сидит перед Леней, через столик, как всегда, подчеркнуто вытянувшись. Голос у нее ровный, серый. В такт словам она изредка похлопывает по столику ладонью.

— Выбор пал на вас, Леня, не потому что вы хороший хирург. Повторяю, вы, наверное, никогда не будете хорошим хирургом. Но вы — одинокий молодой человек. У остальных врачей — семьи…

Вера Алексеевна примолкла. Что-то необычное заметил в ней в этот момент Леня. Ага! Она вроде бы покраснела!

— Вы вправе если не спросить, то подумать, почему я сама не берусь за это опасное — да, опасное — дело. — Вера Алексеевна уже оправилась от смущения, и голос ее звучит по-прежнему монотонно. — Я обдумала этот вопрос. Может получиться, что у меня не хватит силы. Просто физической силы. Мне, возможно, придется эту мину расшатывать или еще что-нибудь подобное. А это — ненужный риск. Не надо забывать, что взрыв грозит смертью прежде всего раненому.

За глаза Леня зовет Веру Алексеевну самой отважной девушкой в дивизии. Умудрилось же начальство — наградили старушку тремя медалями «За отвагу». Но мысль о том, что она может чего-нибудь испугаться, — нет, такая мысль Лене не приходила в голову. Она и вправду храбрая. Только храбрость у нее тоже какая-то невеселая, как и все ее поступки и слова.

— Ассистировать я вам не буду, это ни к чему. — Узкая сухая ладонь прихлопнула эту фразу. — Чем меньше людей, тем меньше риска. Операционной сестрой будет Ольга. Прежде чем вызвать ее, мне хотелось бы спросить вас…

Вера Алексеевна внимательно смотрела на Леню.

— Да чего там, — махнул Леня. — Раз надо…

— Нет, нет, я не об этом. Это не экзамен, конечно, но все-таки: с каким наркозом вы будете оперировать?

Леня хмыкнул. Лучше бы, наверно, под местным. Но ведь дернется, чего доброго, задрыгается…

— Под общим.

— Это так. Но не давайте хлороформ или эфир. Введите гексенал. Не будет стадии возбуждения. Пока больной спит, вы наверняка успеете удалить мину.

— Ясно, — буркнул Леня, злясь на собственную недогадливость. — Можно идти?

— Да, да, конечно. Я сейчас пришлю Ольгу. И еще — сейчас придет сапер. Он будет вас консультировать во время операции. Советуйтесь с ним.

— Где хоть у него мина-то сидит? — спросил Леня, вставая.

— В правом плече. Большего, к сожалению, сказать не могу. Этот мерзавец Скрипка даже не осмотрел его, сразу переправил к нам.

Леня понимающе кивнул и вышел.

Через несколько минут, готовясь к операции, он встретился с Ольгой. Небольшого роста, худенькая девушка яростно мыла руки и время от времени исподлобья поглядывала на Леню. Оба молчали. И только уже надев халат и натягивая отсвечивающие ядовитой желтизной перчатки, Ольга бросила куда-то в пространство:

— Могла бы ведь по-человечески… А то, говорит, вы из детдома, у вас, говорит, родных нет… Правильно, конечно… Зануда!

Зло дернув худеньким плечом, она первой прошла в операционную.

И вот они стоят по обе стороны накрытого бежевой клеенкой высокого операционного стола и ждут. Стоят в нелепых позах, прижав локти и разведя в стороны поднятые кисти рук, будто собираются танцевать какой-нибудь танец матрешек.