Михаил Журавлев - Одержимые войной. Доля

И в очередной раз Самодержец предпринял единоличное волевое решение сосредоточить огромные ресурсы на решении новой задачи. И это в то время, когда полстраны ещё лежало в руинах. Даже ближайшее окружение не понимало очередной «блажи» Вождя. К тому же, подорванное многолетним переутомлением и регулярными возлияниями, здоровье его начало стремительно расшатываться. Никогда и прежде не доверявший докторам, Сталин на сей раз оказался вынужден прибегнуть к их помощи. А когда их усилия показались ему напрасными, в очередной раз озлился и приказал своему «мяснику из НКВД» разобраться, кто ж из них таки в действительности врач, а кто прикрывается дипломом врача, на деле являясь врагом народа. Поводом к очередной, теперь уже последней, кампании репрессий послужила внезапная смерть горячо любимого Вождём молодого ленинградского руководителя, на которого он возлагал особые надежды в связи со своими космическими планами. Чувство реальности всё более изменяло Сталину. Мучимый накапливающимися хворями, предчувствием того, что он, загнавший себя в угол, так и не успеет увидеть воплощенными хотя бы малую часть своих фантастических планов и замыслов, Самодержец подгонял Берию, требовал как можно быстрее и решительнее очистить страну от очередной скверны. И всё чаще в его воспалённое сознание приходил образ Гитлера. Лукаво улыбаясь одними глазами, диктатор кричал, топорща усики, что до тех пор, пока существует хотя бы один еврейский клан, невозможно говорить о победе. Кричащий такие слова Гитлер являлся Вождю каждую ночь в тяжелых снах. Иногда он начинал спорить с диктатором, говоря, что невозможно истребить комаров, невозможно победить крыс, так зачем же пытаться покончить с еврейством… Но маленький черноусый фюрер продолжал неистовствовать, голос его срывался на крик, и он требовал от Вождя довершить то, что не удалось сделать ему, и только так можно обелить себя перед идеей Арийской расы. С утра Вождь вставал с больной головой, Поскрёбышев кое-как помогал ему придти в себя после ночных кошмаров, но когда подлец Лаврентий вплывал своей круглой фигуркой в его кабинет с очередным докладом по «Делу врачей-отравителей», кошмары возвращались, теперь уже в яви. Сталин орал на Берию, называл его недоумком, который не видит очевидных вещей. Лаврентий Павлович загадочно блестел своим пенсне, спокойно выслушивал крик Вождя и втайне примеривался к его кабинету, креслу, понимая, что недолго осталось. А мясорубка продолжала работать на полную катушку, загружая меж своих ножей вперемежку виновных с невиновными, полностью оправдывая реплику Вождя, оброненную много лет назад, при её запуске: «Лес рубят – щепки летят».

В круговерти событий Вождь так и не вспомнил о тайном советнике, тихо живущем под неусыпной охраной самых проверенных людей из окружения Поскрёбышева в бывшем монастырском подворье в шестидесяти километрах от Москвы, посреди заповедного леса, где никто и не ходит вовсе. Долин был предоставлен самому себе, получая скромный, но вполне достаточный паёк и занимаясь неизвестно какими делами за толстыми стенами подворья. При нём подрастал его сын Саша, которого каждое утро водитель на «чёрном воронке» отвозил в школу, а после привозил обратно. Лишь в феврале, когда однажды поутру Самодержец понял, что силы уходят, память вернула образ Долина и последний разговор с ним восемь лет назад – в тот день, когда ему доложили о выселении чеченцев с Кавказа.

Через час «чёрный воронок», возивший маленького Сашу Долина в школу и обратно, мчался от монастырского подворья в сторону Ближней дачи, где, измождённый и обессиленный, лежал на диване могущественнейший Самодержец мира в ожидании гостей. В машине на заднем сиденье сидели отец и сын, и в руках мальчика был огромный свёрток, перетянутый поверх оборачивающей его цветастой тряпицы ярко-алой атласной лентой. Поскрёбышев провёл Долиных к Вождю, поклонился и вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой двери. Долин обернулся вслед исчезающей в дверном проёме лысине, неспешно приблизился к лежащему перед ним человеку, земно поклонился и слегка подтолкнул вперёд себя сына с массивным свёртком в руках.

– Вы хотели её видеть, товарищ Сталин, – произнёс он. – Юный Хранитель готов показать вам то, что вы хотели.

Саша, преклонив колено, бережно положил свёрток на пол подле ложа Вождя и начал осторожными недетскими движениями разворачивать его. Сталин, тяжело дыша, одними глазами молча следил за этим. Когда Книга была, наконец, освобождена от пут, мальчик раскрыл её наугад и развернул, чтоб Вождь мог скользнуть глазами по строчкам.

Генералиссимус, превозмогая мучительную боль во всём теле, приподнялся на локте и вслух прочёл с трудом разобранную фразу:

«Гой еси соль земли Руса да не прейде днесь и присно по Сварожи нощи бо без гойска огня несть бо Утра Сварога, кое жде в лето 7521…»

– Что это? – хрипло спросил Самодержец коленопреклоненного отрока перед ним.

– Белый человек по рождению гой. В нём заключёна родовая память, без которой существование всего живого на земле так же бессмысленно, как суп без соли. Гойское племя, иначе называемое арийским племенем, это, прежде всего, русские и германцы. Времена, переживаемые ныне, когда дважды за век русский с немцем бился, подобны Ночи Сварога, когда Всевышний не слышит людей предоставленных самим себе, – неторопливо объяснял мальчик, не смущаясь того, кому он разъясняет премудрые тексты. – Заключённое в сердце гоя душевное тепло и есть тот гойский огонь, о котором пишется в Книге и без которого не дождаться установления новых светлых времён, что придут, по нашему летоисчислению, не раньше 2012 года.

– О-о! – простонал Сталин и откинулся на подушку, закрыв глаза. Нет, не увидит он этих времён! Ещё наговорят, ещё нанесут на его могилу всякого мусора! Ещё посмеются над его наивными мечтами переустройства одной шестой части суши! Ещё не раз проклянут и его самого и детей его! Ах, непутёвые! Ну что ж, если юный Хранитель так просто рассуждает обо всём этом, может, и спросить его самого прямо, что же суждено увидеть старику… Старику?! Никогда прежде таким словом Вождь не величал себя, и до последнего часа своего величать себя так никому не позволит, ни себе самому, ни какому другому человеку! Он снова приподнялся и, вперив тяжёлый взгляд в мальчика, спросил:

– Ти знаешь, когда я умру?

Мальчик молча смотрел на Сталина ясными немигающими глазами. За сына слово взял отец.

– Товарищ Сталин, – обратился он, – не стоит задаваться таким вопросом. Будущее не только предопределено, но и сотворимо.

– Знаю, знаю, – вяло махнул рукой Вождь и вновь откинулся на подушки. Только теперь лежал, не закрывая глаз и глядя в потолок. – Ви, таварищ Долин, мнэ уже гаварили это. Но теперь уже я врядли что-то сатварю. Пора знать то, ва что нету сил верить.