Борис Мечетный - «Зарево» на высочине

Если эсэсовцы их обнаружат, семьям патриотов будут уготованы мучения в гестаповских застенках и концлагерях.

Фаустов приказал бойцам быть готовыми к немедленному выступлению. Никаких следов о пребывании отряда в Самотине не должно остаться.

Март. Почти всюду сошел снег, лишь в лесу под черными глыбами еще серели клочки ноздреватого снега. Пробивались к теплому солнцу первые былинки нежной травы, весело поглядывали голубыми глазами подснежники.

Поздно вечером в дом Какача ввалился весь мокрый и в глине Карел Кулыфанек. Еще не отдышавшись, он едва проговорил:

— Капитан, поднимай всех!..

Встревоженные бойцы окружили Кулыфанека. Кадлец подал неожиданному гостю воды, и тот одним духом опрокинул черпак.

— Сегодня ночью назначена облава на Самотин. У вас тут был гестаповский лазутчик, что-то вынюхал. Они надеются захватить вас врасплох.

Фаустов переспросил:

— Это точно, Карел? Откуда узнал?

— Подслушал разговор двух эсэсовцев с нашим шефом. На Самотин пойдет большой отряд карателей, они будут охватывать село кольцом. Как только я услышал это, вскочил на велосипед и вот еле добрался по такой раскисшей дороге.

— Ваня, — обратился командир к Тетерину, — беги быстрее к Застере, веди оттуда всех наших. Еще раз предупреждаю: не оставлять ни малейшего следа.

Отдышавшись, Кулыфанек уже спокойнее сказал:

— Уходить, капитан, нужно в горы, к сторожке. Я понял, что прочесывать горы каратели не намерены, поэтому можно переждать в шести-восьми километрах.

Молодой чех посмотрел на часы и заторопился.

— Нужно скорее вернуться в Нове-Место, пока меня не хватились. Ведь еще мы поборемся, капитан? — улыбнулся бледными губами Карел.

Фаустовцы от всего сердца благодарили чеха за такое сообщение, старались пожать ему руку. Каждый понимал, чего стоило Карелу добраться в такую слякоть на велосипеде в Самотин. Десяток километров по трудной дороге, в темноте, с огромным риском быть схваченным гитлеровцами и снова возвращение назад. Какой еще поступок может ярче показать настоящую душу Кулыфанека.

Вскоре отряд уже покидал Самотин. Вместе с фаустовцами уходил майор Мельник со своими бойцами. В последний раз посмотрели на дома, где в течение двух с половиной месяцев жили, где были окружены заботой Какача и Застеры.

У солдата свои воспоминания. Он может забыть опаснейшие моменты жизни на фронте, полные свинца, огня и смерти. Но никогда не забывает он теплого угла и куска хлеба, которым поделились с ним в минуты смертельной усталости и голода. Он на всю жизнь запоминает теплые и ласковые, как у далекой матери, руки, которые протянули ему пищу, заштопали одежду, уложили спать. И может быть, вот такую бескорыстную заботу, постоянное внимание к воину, щедрость души он поставит наравне с ратным подвигом.

Отряд шел в горы. Ночью началась метель, и разведчики с трудом пробивались вперед. К утру они достигли охотничьего домика на окраине леса и, отдохнув несколько часов, двинулись на Тишнов.

Каратели вломились в дом Какача ранним утром. Следом за толстым, пучеглазым фельдфебелем вошел вчерашний гость Тлустоша, «беглец». Он был в том же обтрепанном пальто, так же небрит, но глаза его горели таким злым огнем, что Какач испугался не за себя, а за дряхлых стариков — отца и мать, за жену и дочку-подростка. Поэтому, когда эсэсовцы заполнили весь дом грохотом кованых сапог, Франта смело выступил вперед. Налитые кровью, воловьи глаза фельдфебеля ощупывали Какача с головы до ног.

— Этот? — спросил фельдфебель у лазутчика.

— Да…

Фельдфебель вразвалку подошел к Франте и вдруг, выбросив вперед короткую руку, ударил его в лицо.

— Партизан? Ты есть партизан?

Какач отлетел к стене, замотал головой, будто стряхивая боль, которая теперь стучала в затылке. Рядом стоял лазутчик и скороговоркой повторял:

— Ты мне говорил о партизанах. Признавайся! Где партизаны? Ты мне говорил…

Он тоже замахнулся на Франту, но это, видимо, фельдфебелю не понравилось, он что-то прорычал и пренебрежительно оттолкнул лазутчика в сторону.

— Господин офицер, я никаких партизан не знаю! — сказал Какач.

— Врешь, ты мне говорил! — заорал в исступлении лазутчик.

— Я вам ничего не говорил. Партизан я не видел! Да разве я не сообщил бы, если бы заметил хоть одного партизана! — Франта состроил плаксивую физиономию.

От дверей подал свой робкий голос староста.

— Господин фельдфебель, Франта Какач — преданный, исполнительный крестьянин. А какие у нас партизаны? Здесь про них никто не слыхал.

Эсэсовцы рыскали по всем углам, перевернули вверх дном немудреную обстановку Какача, но никаких подозрительных следов не обнаружили. Фельдфебель, поняв, что поиски напрасны, приказал солдатам «проучить проклятого чеха». Долго свистели плети над распластанным телом крестьянина. Каратели ушли из дома лишь после того, как убедились, что Какач потерял сознание. Плачущая жена бросилась за водой…

Вечером в дом Франтишека незаметно проскользнул Кадлец. Жена, всхлипывая и поправляя на спине Какача мокрое полотенце, рассказала Владимиру обо всем происшедшем.

— Звери! Избили, надругались над людьми. Все село обнюхали, каждый подвал проверили. Ломали, рвали все, как бандиты. Когда же им за это будет отплачено?

Кадлец мрачно смотрел на стонущего Франтишека, и кулаки его невольно сжимались в бессильной ярости.

Но тут Какач поднял с подушки голову, посмотрел на Владимира заплывшим глазом и, превозмогая боль, вдруг озорно подмигнул.

— Все-таки, Володя, с вами веселее. Возвращайтесь скорее сюда. Видишь, как я соскучился? С горя никак не поднимусь, — он попытался улыбнуться.

В ту же ночь Кадлец вернулся в отряд и доложил командиру о налете карателей на Самотин. Сейчас эсэсовцы ушли из села и, по-видимому, прекратили поиски отряда.

Но партизаны ошибались. Они не знали, что гитлеровцам удалось схватить одного бойца из отряда «Ян Гус». Этот партизан знал немало явочных квартир чехословацких патриотов-подпольщиков. Оттуда распространялись антигитлеровские листовки, там отдыхали ушедшие на задание партизаны из отряда «Ян Гус» и «Зарево».

Пленный партизан на допросе под пытками начал выдавать одну за другой явочные квартиры.

Первой жертвой этого предательства стал лесничий из Першикова Франтишек Яначек. Эсэсовцы нагрянули к нему вечером, сделали погромный обыск, избили Франту до полусмерти, затем вместе с женой и двумя детьми увезли в Прагу. Соседи, видевшие, как фашисты волокли связанного и окровавленного Яначека, потом рассказывали, что он держался стойко.

Ворвались немцы и в дом старика Вейса. Эсэсовцы решили тут же допросить хозяина. Но коммунист молчал. Доведенные до бешенства его молчанием, гитлеровцы принялись избивать старого чеха. Вейс не проронил ни слова. Только слезы катились по бледному, изрытому глубокими морщинами лицу, когда старик увидел, как начали бить его жену и взрослую дочь.