Гусейн Наджафов - Смелые не умирают

— Жди здесь! — приказал Лагутенко и вместе с Петровым скрылся в дверях.

Минут через десять они вышли, ведя под руки парнишку лет шестнадцати в серой больничной пижаме. Вслед за ними вышел еще один полицейский и в нерешительности остановился на крылечке. Парнишка стонал. По-видимому, каждый шаг причинял ему сильную боль. Но Лагутенко грубо подталкивая его и нарочито громко говорил:

— Иди, иди! Полечился — и будет! Теперь с тобой по-другому поговорят! Все жилы вымотают, подлец ты этакий!

Они усадили парнишку в телегу, уселись по обеим сторонам, и Лагутенко крикнул:

— В жандармерию!

Ничего не понимая, Валя тронул коней. Когда выехали из ворот, Лагутенко скомандовал:

— Сворачивай вправо!

Валя поехал по улице Ленина, в противоположную сторону от жандармерии. Позади остались школа, недостроенное здание техникума. У трансформаторной будки Лагутенко велел остановиться. Валя натянул вожжи и оглянулся. Парнишка был укрыт соломой. Лагутенко и Петров соскочили на землю.

— У трех дубов тебя встретят наши люди. Ну, трогай!

Долго дребезжала телега по булыжникам Славутского шоссе. А когда Валя свернул на ровную лесную дорогу, он услышал из-под соломы тихий стон. Валя остановил телегу и раскидал солому. Парнишка скорчился и держался за живот.

— Болит? — сочувственно спросил Валя.

— Такая дорога!.. Все раны… растрясло…

— Ты раненый? — удивился Валя. — А где тебя ранило? Ты сам-то откуда?

— Из Стриган… там нас… всех…

И парнишка, превозмогая боль, рассказал Вале историю, которая произошла с ним несколько месяцев назад, в конце зимы. В селе Стриганы организовалась группа мальчишек, недавних учеников Одухи. В нее входили Виталий Кмитюк, Коля Николайчук, Ваня Науменко и он, Шура Гипс. Ребята подстерегали и убивали солдат и полицаев, ходили на связь, во всем помогали взрослым подпольщикам. Поблизости от села находился карьер. Ребята решили взорвать экскаватор. Пришли ночью, полезли мину подкладывать, а там старик охранник спит. Как узнал, зачем ребята пришли (а он их всех по именам знал), накричал на них:

— Да вы, хлопцы, моей гибели желаете? Хрицы меня и сцапают: «Куда смотрел, старый хрыч?»

— А мы, дяденька, свяжем вас. И рот тряпкой заткнем.

— Ох, бисовы хлопцы! Ну вяжите!

Ребята связали старика, отвели далеко в сторону и взорвали экскаватор. Немцы не поверили показаниям охранника и начали его пытать. Старик не выдержал. К утру жандармы знали имена и фамилии всех ребят.

Мать Шуры пошла за водой и у самого порога столкнулась с жандармами. С испугу она выронила ведра. Шура проснулся, увидел в дверях жандарма, за ним второго. Он выхватил из-под подушки пистолет и дважды выстрелил. Оба жандарма упали. Шура соскочил с кровати и хотел бежать, но в комнату ввалились еще два жандарма. Они услышали выстрелы и поспешили на помощь. Один из жандармов набросился на Шуру, схватил за руку, пытался отобрать пистолет. Шура отчаянно сопротивлялся. Второй жандарм, улучив минуту, дважды выстрелил в Шуру. Мальчик потерял сознание. «Ну, этот готов!» — решили жандармы. Они оставили у дверей часового и пошли брать других ребят. А Шура тем временем пришел в себя. Напрягая силы, он пополз к окну, в одном нижнем белье выпрыгнул в сад, пробежал немного и упал в сугроб. Силы оставили его. Вскоре, переловив остальных, жандармы вернулись за трупом. Что за чудо?

Трупа нет, а окно распахнуто. Жандармы кинулись в сад и по кровавым следам нашли Шуру.

В жандармерии по-своему истолковали сопротивление Шуры: значит, этот мальчишка главарь и многое знает, если так отбивался. Надо его вылечить, а потом выпытать всю подноготную. Шуру Гипса отправили в Шепетовскую больницу и приставили к его палате полицейского.

— А другие? Что с ними сделали? — спросил Валя.

— Всех повесили… Ну, я им за всех отплачу! День и ночь стерегли, гады. А то бы и сам убежал.

…Обратно Валя шел пешком и всю дорогу думал о Шуре Гипсе: этот парень не даст фашистам спуску!

Грязь на базаре не успевала высыхать. За ночь слежится, затвердеет, а с утра сотни ног снова начинают месить и топтать ее. Толпа шевелится и гудит. Какие только сделки не совершаются здесь. В руках людей поношенные домашние вещи, завернутые в тряпицу продукты, табак, всякая утварь, мелочь. Каждый старается сбыть свое, не продешевить, обменять на еду. Толкаясь, люди пробираются сквозь толпу, иногда останавливаются, топчутся на месте, прицениваются, обмениваются, ударяют по рукам или расходятся и снова месят грязь.

Витя второй час болтался по базару. Он чувствовал, что в дырявый ботинок между пальцами ноги набилась липкая грязь. В кармане у Вити похрустывали деньги. Так много денег у него никогда не бывало. Конечно, это не его деньги. Их дал Диденко, и он же поручил Вите сходить на базар. Только непонятно, для чего ему потребовалось столько карманных фонариков, мыла, спичек, табаку? «Покупай, сколько можешь», — сказал Диденко. В мешочке у Вити лежало уже несколько коробков спичек, четыре пачки венгерских сигарет «Гуния», два куска хозяйственного мыла. Но достать лампочки, батарейки и карманные фонарики оказалось не таким простым и легким делом.

— Карманных фонариков нет? — в который раз спрашивал Витя.

— Чего? — переспрашивали одни.

Другие хмуро отвечали:

— Ворованным не торгуем.

К исходу дня Витя достал все-таки три новеньких немецких карманных фонарика. А один такой забавный! С передвижными стеклышками: белым, красным и зеленым. Сигнальный, для железнодорожников.

Толкаясь по базару, Витя заметил среди толпы Болеслава Ковалевского. В руках у него были новенькие ярко-желтые ботинки. Вите показалось, что он где-то уже видел эти ботинки. Вернувшись домой, Витя рассказал Вале о встрече с Болеславом.

— Так это же Сенькины ботинки! — вскричал Валя. — Сеня при мне их в мешок клал…

…Минуту назад Фриц Кениг сидел в нюрнбергском трактире своей матушки, добропорядочной фрау Кениг.

В низком, сводчатом, накуренном зале орали и галдели дружки Фрица, с которыми он сошелся еще в 1932 году. Конечно, они завидовали ему. Десять лет назад они были уже настоящими нацистами. В этом трактире они слушали крикливые речи Гитлера, рвавшегося к власти, горланили фашистские марши, устраивали пьяные оргии. Фрау Кениг сама подносила им пенящееся пиво. А Фриц в то время был зеленым юнцом лет двадцати. Они-то и заманили его в свою компанию. Бредовые планы мирового господства вскружили ему голову, Фриц стал ярым гитлеровцем. И вот, повезло же этому рыжему юнцу! Говорят, он отличился в России, сам Гитлер вызвал его в Берлин и наградил Железным крестом. В честь этого события он поит матушкиным пивом старых дружков. Хотя они и презирают этого счастливчика и выскочку, каждый лезет к нему чокаться и целоваться. Все-таки сам Гитлер отметил его! А Фрицу все равно, что они думают о нем. Льстивая хвала и поздравления приятно щекочут нервы. Вот и сейчас он встанет и… пробуждение возвратило обер-лейтенанта к действительности. После приятного сновидения эта действительность показалась серой и гнетущей. Но Фриц не стал предаваться размышлениям. Сбросив с себя одеяло, он опустил ноги в мягкие туфли, снял рубашку и вышел во двор.