Всеволод Иванов - Военные рассказы и очерки

— У нее есть родственники на фронте? — спросил я.

— Нет никого, насколько я знаю. Родители при ней, вон старушка работает — ее мать. Они москвичи.

Москвичи? Москва! Сердце наше, любовь наша!

Неподалеку от Устьинского моста есть «Пункт по приему вещей от населения в фонд обороны». Как-то я там простоял часа два — три, наблюдая за москвичами, которые приносят вещи. Вещи приносили и обыкновенные, вроде белья или пальто, или табаку, но были необычайные подарки, которые даже трудно было бы представить, чтобы их могли принести.

Один подарок особенно растрогал меня. Пришел калека, одноногий. По профессии он кустарь-сапожник. Ногу потерял на войне 1914 года. Принес он хорошие хромовые сапоги и сказал следующее:

— Заказчик сказал, что придет за сапогами. Прийти не пришел, а прислал письмо и квитанцию, в которых просит передать эти сапоги в фонд обороны, так как у него уже есть одна пара сапог и ему ее хватит. Вот документ.

Он положил на прилавок письмо заказчика и свою квитанцию. Сапоги у него взяли, а квитанцию вернули ему, равно как и письмо. Но сапожник не уходил. Он стоял рядом со мной, держа правую руку в жилетном кармане и пристально разглядывая тех, кто приносил вещи. Затем он сказал:

— Сапоги-то заказчика, а не мои, конечно. Но и своих вещей я много отдал. А вот… вот это…

Он достал из жилетного кармана маленькое золотое колечко. Он положил его в жилетный карман, чтобы отдать его тогда же, когда отдаст сапоги своего заказчика. Но сапоги-то он отдал, а кольцо стало жалко. Я понимал его. Не то, чтобы он жадничал, нет. Но ему жалко было расставаться. Это кольцо он получил в подарок от жены много лет назад. Она умерла. Он любил ее и не женился более. Он хранил кольцо, и, как ему думалось, смерть не разлучит его с этим подарком жены. Но подошла другая любовь — любимый город, его защита. И сапожник стоял у прилавка, держа на большой, вымазанной варом ладони кольцо, размышляя про себя. Я понимал его мысли так же, как и он, наверное, понимал мои. Это были очень хорошие и высокие мысли, и недаром на глазах у нас обоих показались слезы.

— Берите! — сказал сапожник и положил на прилавок кольцо.

Москва!

Ты берешь наше сердце и свое сердце отдаешь нам, потому что ты наше сердце, сердце нашей любимой и великой страны, Москва!

Окраина. У остановки троллейбуса группа рабочих. Очень рано. Медленно из тумана встает великий город, ополчившийся на врага.

Когда я подошел к остановке, рабочие продолжали разговор. И тот кусок его, который я слышал, как нельзя более отвечал и моим мыслям, и тому, что написал только что. Пожилой рабочий говорил:

— У завода Сталина крупный коллектив и вообще агитация. А у нас? У нас почему работают за четверых, за пятерых? Откуда? Откуда, скажем, при военной учебе, заметь, при стрельбе, метании гранат и, словом, при обучении технике боя, откуда взялось такое, что заточник Мартемьянов никогда ничего не придумывал и был незаметный — тут приспособление для заточки зубцов придумал? И на, пожалуйте, в четыре раза больше работает!

— А все оттуда же, из Москвы, — ответил сосед.

12 сентября 1941 года

Зима 1942-го. Гостиница, длинное белое уютное московское здание. В одном из номеров живет украинский поэт, талантливый, мечтательный, страстно влюбленный в свою родину. В эти дни испытаний особенно остро понимаешь и чувствуешь эту любовь: я часто прихожу к поэту.

Снега нынче глубоки, душисты и трепетно-игольчаты. Приходишь со снега, с мороза в узкую комнату поэта — и все равно просторы и снега не покидают вас, и оттого жизнь кажется еще более, чем всегда, просторной, снежной, поэтично-звонкой. Овеянных снегами и поэзией битвы за отечество вижу я здесь людей: ленинградцев, сталинградцев, мурманцев, украинцев. И среди них я встретил генерала Орленко.

Входит несколько человек, очень разговорчивых, торопливых. Горючая, вещая правда звучит в их словах. На шапках у них красные ленты. Это украинские партизаны. А этот, приземистый, с непреоборимо властными глазами, — их предводитель, генерал Орленко. Ныне он указом правительства произведен в генералы, а тогда, зимой, когда я его встретил, тщетно искали бы вы его имя в списках людей, коим присвоено генеральское звание.

Генерал Орленко!

Это имя родилось в лесах и степях Украины, среди сел, где, защищаясь от партизан генерала Орленко, сидят в окопах окоченелые от страха гитлеровские солдаты, бегут от шоссе, спасаясь от партизанских пуль, испуганные люди, мобилизованные фашистами.

Это имя орла присвоено работнику одной из украинских областей, оставшемуся на своей земле во время немецкого нашествия. Этот работник до войны специально военным делом не занимался, он был специалистом совсем в другой области, и тем не менее украинский народ прозвал его генералом, воплощая в этом звании всю свою любовь к Красной Армии!

Случилось так, что в партизанском отряде генерала Орленко накануне 1942 года появилась радиоустановка. До того партизаны никак не могли наладить радиосвязь. Ведь радио — это все: связь с Красной Армией, возможность узнать, что творится на фронте, что происходит в тылу. Отряд почти пять месяцев ходил по лесам. Преследуемый противником, он, отбив табун коней у оккупантов, в течение трех месяцев питался только одной кониной, без соли и хлеба. Фашисты в своих листовках писали, что Москва давно взята, что гитлеровские войска стоят за Волгой. Конечно, партизаны не верили этому, но все же куда как хорошо знать правду.

И вот случилось необычайное. В отряде появилось радио и вместе с ним трое новых партизан. Недавно они составляли отряд человек в семь, что ли. Теперь остатки этого отряда, разбитого немцами, желали присоединиться к генералу Орленко.

Генерал запер радистов в хату. Приставил караул, чтоб не беспокоили. И сказал: «Не выпущу до тех пор, пока не свяжетесь с товарищем Хрущевым!» Идут минуты, часы. Новый год все приближается и приближается. Уже из соседних деревень, узнав, что генерал хочет говорить с Хрущевым, спешат к партизанам селяне. Партизаны приготовили угощение. Этим они хотели выразить свою уверенность в том, что советские армии целы, что немцев нет в Москве и что радисты найдут товарища Хрущева.

Теперь представьте засыпанные снегом леса, узкие Дороги, немецкие броневики, шныряющие по шоссе, застывшие, звенящие трупы повешенных на столбах, могилы замученных — и горестный стон над Украиной. А в лесу, в хатке, сидят партизаны в ожидании. В соседних хатках партизаны накрывают столы для гостей, и сердца партизан ноют, ноют. Они верят своему генералу, недаром же с боями шли они за ним пять месяцев! Они любят его приземистую фигуру, острые глаза, черные подстриженные усы и шрам на лбу.