Илья Шатуновский - Очень хотелось жить [Повесть]

И опять гоняем бесконечные чаи за неторопливой беседой…

Работа начинается с наступлением сумерек. Тохтасынов и Эргешев идут зажигать светильники на «взлетно- посадочной полосе». Это чтоб фашисты думали, что здесь ждут возвращения своих самолетов. Выпускаю ракеты, красные и зеленые, в любом порядке и в любом количестве, как бог на душу положит. В десять вечера, как по часам, в небе возникает вой чужих моторов. Мои киргизы срочно гасят фонари, а я открываю огонь, перебегая от пулемета к пулемету. Стреляю туда, откуда слышится гул. «Патронов не жалеть!» Все небо расцвечивают трассирующие очереди…

Навестили нас лейтенант Ятьков и старшина Зеленый. Старшина привез нам сухой паек на следующую декаду, а лейтенант передал, что командование нашей работой довольно, мы даже раньше зенитчиков обнаруживаем вражеские самолеты и открываем огонь.

— Только вот нас не бомбят, — вздохнул лейтенант.

«Нас или вас? Что вас не бомбят, то вы, наверно, не больно тужите», — подумал я, а вслух сказал:

— Возможно, они уже разобрались, что здесь ложная площадка. А если это так, то мы приносим не пользу, а вред. Работаем вместо заброшенных диверсантов, они летят на наши огоньки, на ракеты, спокойненько сверяются с курсом и выходят на цель. Вот выведем их на настоящий аэродром, будет дело! Может, нам уже пришла пора свертываться?

— Как это свертываться! — испугался Ятьков. — Без приказа командования? Работайте, как работали. Счастливо оставаться!

Оставаться на ложном аэродроме нам было теперь отмерено совсем немного: одну ночь…

Уже пролетели назад фашистские самолеты, отметались по небу огненные пулеметные трассы, погасли над «аэродромом» красные ракеты, освещавшие наши уродливые макеты мертвенным сиянием. Мои помощники затушили плошки и ушли спать. На ночь я, как обычно, занес в землянку пулеметы, а сам поднялся на верхнюю ступеньку, закурил.

Взошел месяц. Верхушки деревьев, облитые серебром, застыли в безветренном спокойствии. И вдруг послышалось, что кто-то сдавленно кашлянул у меня за спиной. Я оглянулся. Куст орешника, росший возле пулеметного окопа, медленно двигался на меня. Да что за чертовщина! Надо же такому померещиться! И вдруг куст отлетел в сторону, я увидел трех солдат, наставивших на меня автоматы. Солдаты были одеты в нашу форму. Свои!

Когда я поднял руки, из-за дерева вышел капитан.

— Есть ли здесь еще люди? — грозно спросил он.

— Есть. — Я крикнул киргизам, чтоб они выходили из землянки.

Капитан стукнул меня по голове рукояткой пистолета.

— Говорить только по-русски!

Появились Тохтасынов и Эргешев. Заспанные, насмерть перепуганные, обсыпанные соломой, в нижнем белье, они напоминали выходцев с того света.

— Кто такие? — закричал капитан, тыча в грудь пистолетом. — Диверсанты, дезертиры, вражеские лазутчики? Обыскать!

Несколько солдат кинулись ко мне.

— Командировочное предписание в верхнем кармане, — предупредил я.

Один из солдат вытащил бумажку, передал капитану. Тот посветил фонариком.

— Ах вот в чем дело! — упавшим голосом протянул он. — Значит, посланы для работы на ложном аэродроме. Так у вас тут ложный аэродром? Опустите руки, сержант.

Капитан еще раз пробежал бумажку, вернул мне.

— Выходит, зря мы тут четыре ночи на брюхе ползаем, вас ищем.

— А чего нас искать? Мы никуда не прячемся. Наоборот, всячески себя выявляем. Для этого тут и сидим. Каждый вечер палим из пулеметов и пускаем ракеты. Ну а днем наши аэродромные сооружения видны за сто верст.

— Ладно, товарищи, пойдем! — обратился капитан к своим солдатам. — Плакали наши медали! Эх, поймали бы шпионов, получили бы по «БЗ»!

Я утешил капитана:

— Сам в таком положении. Если б немцы разбомбили наш аэродром, тоже были бы с такими наградами.

— Знаешь, сержант, никогда не стрелял из немецкого пулемета. Дай напоследок пальнуть.

Я вынес из землянки пулемет, закрепил на деревянной рогатине. Капитан спрыгнул в щель, прижал приклад к плечу. Длинная очередь разорвала ночную тишину, А капитан все стрелял и стрелял, никак не мог оторваться…

В эту рваную ночь я почти не сомкнул глаз. Раскалывалась голова: капитан в предвкушении своей медали очень сильно хватил меня своим пистолетом. На рассвете вдруг застучало в висках, зашумело в ушах. Я вышел из землянки вдохнуть свежего воздуха. Шум не проходил. Наоборот, возникнув, он набирал силу. Казалось, ничего в мире уже не существует, кроме этого страшного всеохватывающего гула. Качнулись верхушки деревьев, вздрогнула земля…

Я не знал тогда, что в этот предутренний час заговорили сотни и сотни батарей. Начиналась великая битва на Курской дуге…

На дорогах войны меня потеряла мама…

Ее письма, заблудившись в лабиринтах полевой почты, приходили назад в Ашхабад, на тихую улицу Кемине, с пометкой: «Адресат выбыл».

Как выбыл? Куда?

А я просто не знал, как все объяснить маме…

Завьюженным февральским днем я сел в заднюю кабину «ила», из которой только что вытащили раненого Севу Макарова, воздушного стрелка. И я полетел вместо него. С тем же летчиком — лейтенантом Иваном Клевцовым. Шла вторая неделя моего пребывания в штурмовом авиаполку. Инженер эскадрильи принял у меня экзамен по пулемету и прицелу, и теперь я ходил со всеми воздушными стрелками на аэродром, провожал их в полет, встречал, жадно слушал рассказы о том, что было там, в небе. И ждал. Но комэск Александр Кучумов считал, что лететь в бой мне пока рановато.

Теперь же, у летной землянки, где толпились в ожидании вылета летчики и стрелки, комэск подозвал меня и сказал:

— Сейчас полетишь. Конечно, надо бы тебе еще потолкаться на земле, пообвыкнуть, напитаться нашим авиационным духом. Но видишь сам, что случилось с Макаровым.

Лейтенант Клевцов, который стоял рядом с комэском, добавил:

— Ничего, парень, не тушуйся. Авиация непредсказуема, но дважды подряд в одной и той же кабине такое повториться не может.

Он попытался улыбнуться. Улыбка получилась деланной, неживой. Мыслями он был еще там, в небе, от боя не отошел; пальцы его заметно тряслись, ему никак не удавалось уложить карту за целлулоид планшета.

Погода немного улучшилась, теперь дали вылет всем трем эскадрильям. Мы побежали к капониру, впереди Клевцов, за ним я.

…То утро выдалось хуже не придумаешь. За набрякшими тучами долго прятался рассвет, на завтраке в летной столовой все были уверены, что полетов не будет. Но дали получасовую готовность, пришлось отправляться на аэродром. Комэск Александр Кучумов, полетевший на разведку погоды, вернулся с плохими вестями: ближе к передовой туман густел, закрывал землю.