Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

После ухода унтера Керн включил приемник. Шкала настройки запломбирована так, что можно слушать только радиостанции Германии. Керн настроился на Берлин.

Он смотрел, как с легким шорохом и треском расцветает нежной зеленью глазок индикатора, слушал звуки, напоминающие грохот бурного водопада. «Вагнер. „Зигфрид“», — с первых секунд безошибочно определил Керн.

Склонив голову, он думал о том, что Вагнер со своей музыкой равносилен наркотикам, особенно теперь, когда все летит в пропасть. Ведь только дураку не ясно, что Сталинградская история — неумолимая закономерность.

Приглушив музыку, Керн садится за стол.

Самый строгий и беспощадный судья человека — его совесть. Этому судье нельзя сказать, что он, Керн, всегда был свободным от дурманящего воздействия нацизма. Но он быстро пришел в себя, отрезвел.

Он, сын маурера [47] Каменщика. , начинал службу при кайзере. Тогда уму, мужеству, честности зачастую предпочиталась приставка «фон» перед фамилией, титулы. Под Верденом он получил Железный крест и младшее офицерское звание, но все равно ему никогда не давали забыть, что отец его только каменщик.

Гитлер не очень считался с родовитостью и титулами. На первых порах создавалось впечатление, что нацисты борются за интересы всего немецкого народа. И он, Керн, поддался этому впечатлению. Приветствуя приход Гитлера к власти, он не обращал внимания на дикие бесчинства. А они с каждым днем росли, становясь системой, и вскоре Керн с ужасом для себя открыл — Гитлеру не нужна культура его страны, он растаптывает честь, мораль. Поощряя в немцах все низменное, дикое, Гитлер ведет их вспять, в пещеры предков.

Керн пишет сыну. После слов «Дорогой Вольфганг!» он кладет ручку. Сын. В два года он был толстым и забавным. Слушая его лепет, Керн тогда думал: «Только бы не досталась ему моя участь… Уж лучше бы дочка»…

Керн много хлопотал, старался. Он не хотел, чтобы его сын убивал и сам подвергался нечеловеческим мукам.

У него была огромная радость, когда сын поступил в университет. Его Вольфганг станет врачом. Он будет избавлять людей от болезней, смерти. Но Гитлер сделал Вольфганга солдатом…

Керн пишет. Перо скользит по гладкой блестящей бумаге. Он сдержан в чувствах так, как подобает быть сдержанным двум военным… Керн знает, как туда приходят письма. Солдата разнесло снарядом, а мать желает ему здоровья, советует беречь себя. Возможно, и он разговаривает с мертвым?.. «Логово бандитов»… — вспоминает он слова унтера. Бандиты нападают. А те, кто защищает себя, свой дом, разве бандиты? Странные суждения…

Сдав экспедитору письмо, Керн в накинутом на плечи плаще проходит в лагерь пленных. Стемнело. Моросит дождь.

Керн заходит в барак. В одной из комнат поют. Поют тихо, почти не раскрывая ртов, «душой». Керн без слов понимает, что русские жалуются на свою долю, тоскуют о доме… У них невесты, жены, дети… Стараниями нацистов теперь мало кто из немцев считает русских за людей. Им плевать даже на Чайковского, Льва Толстого и Достоевского. Надутые высокомерием, немцы признают полноценными только самих себя. Для них создан мир.

Керн принимал участие в оккупации Чехословакии, а после ранения в Югославии его признали «ограниченно годным» и отправили в Норвегию. Здесь он, как и раньше, командовал батальоном.

Как понял Керн, пребывание в плену явилось основным мотивом для назначения его комендантом лагеря. Об этом сказал главный инженер Брандт, когда инструктировал его. Выхоленный, мускулистый (видно, что систематически занимается спортом), с вежливой, но холодной улыбкой на завидно молодом лице, Брандт пригласил Керна сесть, угостил сигарой отличного турецкого табака.

— Господин обер-лейтенант, — Брандт смотрел не в лицо Керна, а чуть пониже подбородка, в то место, где висел Железный крест, — считаю излишним напоминать вам, что положение усложнилось. Впрочем, лично меня это только радует. Доблесть победы прямо пропорциональна сложности ситуации. Фюрер умеет из невероятного сделать вероятное, — теперь главный инженер нацелился зорким, все замечающим взглядом в лицо Керну. Он требовал отношения к высказанному, и Керну ничего не оставалось, как согласно кивнуть.

— Так вот. господин обер-лейтенант, пленные для меня такой же строительный материал, как, скажем, цемент, железо, песок. Если раньше у нас был избыток этого строительного материала, мы расходовали его расточительно, то теперь разбрасываться пока не приходится. Пленные должны работать эффективно, производительно. Надо взять от них все, что они в состоянии дать. А русские много могут… Их выносливости приходится завидовать…

— Господин главный инженер, — Керн встал. — Боюсь, что это выше моих возможностей. Ведь я только солдат. Я знаю устав, тактику…

— Сидите, господин обер-лейтенант. Я ценю скромность. Так я понял… Вы сами были в плену. Короче, я уверен, что вы сделаете все, как никто другой. Вам предоставляется право улучшить содержание пленных, но это должно привести к прямой отдаче мышц. Непременно!.. Базу ждут. Берлин не дает мне покоя…

Керн вышел из огромного кабинета главного инженера хмурым. Ему совсем не хотелось браться за непривычное дело, превращать себя в бич высокомерного Брандта. Командовать батальоном здесь, в Норвегии, было значительно спокойней. Правда, несколько раз они выезжали по тревоге на облаву партизан, но все их старания привели к тому, что они нашли лишь следы небольшого лагеря. Впрочем, это не принесло огорчения Керну…

Первое же знакомство Керна с лагерем военнопленных живо подняло в нем прошлое, вызвало участие к судьбе русских. Расчет Брандта оказался чисто механическим, инженерным. Он не предусмотрел сущего «пустяка» — души Керна. И еще Брандт не знает того, что Керн раньше встречался с русскими.

Когда Россия после революции вышла из войны, солдат экспедиционного корпуса загнали к ним в лагерь.

Их разделял только один ряд колючей проволоки. Через эту проволоку Керн не раз разговаривал с русскими, обменивался продуктами. Это добрые парни. Теперь, говорят, почти все русские стали большевиками. Но они остались людьми. А потом разве убеждения, идеи делают иным человека? Идеи воспринимаются лишь тогда, когда они отвечают складу ума, запросам души. Вот нацизму подходит вес эгоистическое, бессовестное, оголтелое… А русские приняли коммунизм. Керн не знает коммунизма, но знает немного русских. Вот почему он, не задумываясь, улучшил условия жизни пленных. Иначе поступить он не мог. А как быть с остальным, с тем, для чего его назначили сюда? Он солдат, и в его жизни еще не было случая, чтобы он намеренно уклонялся от выполнения приказаний.

Пленные в его власти. Для того, чтобы вымотать из них до конца силы, не надо большого ума. Чего проще питание пленных поставить в зависимость от выполнения аккордных заданий. И тогда или работай или умирай с голоду.