Николай Дворцов - Море бьется о скалы [Роман]

Олег Петрович смотрит на все и растроганно улыбается, поправляет пальцем очки, те самые старенькие очки с одним стеклом.

— По вагона-а-м!

Гремит оркестр, летят вверх цветы, и длинно гудит паровоз. Прощайте, верные друзья!

Вокзал, залив, полустанки, станции, маленькие деревушки, леса и горы — все уходит назад. Только пережитое не может уйти. Оно едет в эшелоне. Сердце человека ничего не забывает!..

Олег Петрович, Степан, Бакумов и Матвей лежат на полу и смотрят в широко открытую дверь.

— Мне нравится гор дикий излом, на горы легли облака…

— Стихи? — спрашивает Садовников.

Бакумов утвердительно кивает.

— Хочется написать сильно, а пороху, кажется, не хватает.

Степан уверен, что пороху хватит. Только теперь, после воины, вполне открылся Степану этот человек. Оказывается, он работал начальником политотдела МТС, редактором районной газеты, секретарем райкома…

— Мало мы сделали, — говорит Бакумов. — До обидного мало…

— Не согласен, — возражает Садовников. — Борьба, Никифор, это не только затопленный пароход или взрыв в порту. Выдержать все, не запачкать совести — разве не борьба? Тоже, брат…

Олег Петрович, прикрыв ладонью рот, закашлялся. Степан, Бакумов и Матвей переглядываются. У каждого в глазах тревога за товарища.

— Олег Петрович, тебе надо больше есть. Ешь через силу. Пища, она все глушит. Хочешь тушенки? — Матвей берется за вещевой мешок.

— Потом… — Садовников, тяжело дыша, сплевывает в белую тряпицу. — Только бы до Сибири добраться. Там я пойду…

Они говорят, а позади них, в углу вагона, сидит Зайцев со связанными за спиной руками. Щеки Антона одрябли и позеленели, глаза злые.

…Поезд мчится, стучат и стучат колеса. Этот стук будто вспугивает мысли. Они, пытаясь опередить время, то полетят вперед, то вернутся в недавнее прошлое.

Степан вспоминает, как сразу после окончания войны спешили они в лагерь. Очень уж хотелось захватить там Функа, Зайцева и лейтенанта Сержа. Но их как ветром сдуло. Такая досада!

На второй день русских взяли под опеку норвежские партизаны. Добрые, распорядительные парни. Они немедленно переселили камрадов в лагерь немецких мастеров, привезли из немецких складов горы продуктов и даже вина. Почти в каждой комнате немецкого общежития оказались портреты Гитлера. Русские вытаскивали их во двор, ставили к стенке и вместе с партизанами расстреливали из автоматов (хотя небольшое, но утешение).

В первые же дни свободы русские отыскали могилы своих братьев. Их хоронили в мокрой долине далеко за городом. Степан долго всматривался в размытые дождями цифры на крохотной дощечке. 86927? Да, Жорка, однополчанин… Вот где нашел последнее пристанище. А сколько таких дощечек вокруг?

Они не забыли тех, кто оказался сильнее смерти, кто своей смертью сплачивал на борьбу живых. Стоит Степану чуть прикрыть глаза — и он видит строгий обелиск из белого камня и сотни люден со склоненными головами: русских, норвежцев и даже несколько английских моряков.

Под бронзовой пятиконечной звездой на обелиске бронзовые слова: «Расстрелянные фашистскими извергами советские товарищи». Первым стоит имя капитана Федора Бойкова, за ним еще одиннадцать… Среди них — Андрей Куртов, санитар Иван, Васек, Цыган. Внизу, под фамилиями, почти у самого пьедестала, опять бронзовые слова: «Мать-родина вас не забудет!»

…За спиной кто-то со смехом рассказывает:

— Видали, как Овчарка тротуар подметал? Под винтовкой англичанина. Не видали? Умора! Я кричу ему: «Вот так! Давай! Бистро! Шнель! Любишь кататься — люби и саночки возить!» Надулся и молчит, стерва.

— Наказание тоже!.. — Бакумов зло хмыкает. — Его повесить мало… Столько погубил нашего брата.

Закурив, они вместе вспоминают праздник весеннего солнцестояния. Издавна в Норвегии отмечается день торжества света над тьмой. В этом же году тьма приобрела конкретное значение: каждый норвежец понимал под ней фашистских оккупантов. Поэтому праздник справляли с бурной радостью.

На берегу залива, у самой воды, заранее соорудили огромную пирамиду из старых рассохшихся бочек. И когда наступила полночь 24 нюня, подросток с факелом ловко взобрался на пирамиду, поджег верхнюю бочку. И пошло полыхать. Ветерок слегка колышет причудливое сплетение золотых лент. А вокруг взлетают разноцветные ракеты, вокруг поют и пляшут. И нет, кажется, ночи. Отступила, ушла…

По странному стечению обстоятельств в ту праздничную ночь поймали Зайцева. В добротном цивильном костюме, в шляпе, он любезно вел под руку полную норвежку не первой молодости…

Тогда в людской толчее Степан потерял Никифора и один вышел на примыкающую к площади улицу. Здесь было почти безлюдно, тихо.

Степан проходит квартал, а на втором из-за угла навстречу ему опрометью выскакивает девушка. Модная прическа растрепана, лицо — белое пятно страха.

Вслед вываливается орава подростков и парней. Топот, крики, улюлюканье.

Девушку настигают почти рядом со Степаном. Толпа растет, как снежный ком. К подросткам присоединяются женщины и мужчины. Все, работая локтями, стремятся протолкнуться в центр.

Вот с криком торжества девушку поднимают для общего обозрения. Ее не узнать. Пышная прическа безобразна, ступеньками обрезана и выдергана.

— Что случилось? — спрашивает Степан у молодого норвежца.

Тот, жадно заглатывая дым сигареты, объясняет, что девушка щедро делилась своими чувствами с немцами…

Финляндский пароход идет из небольшой шведской гавани на Ленинград.

Степан смотрит с палубы, как тонет в море солнце. И там, где оно тонет, вода алая, точно кровь… Так проходит полчаса, час. Море постепенно блекнет, легкие светлые сумерки застилают его.

Степан спускается в трюм, ложится на широкою деревянную лавку. Уснуть бы, чтобы скорей шло время. Только разве уснешь? От мысли, что утром предстоит ступить на родную землю, Степану делается жарко. Только после чужбины бывает понятным до конца огромный смысл короткого слова «Родина»…

Степан думает о доме. Как там? Живы ли после вихря войны братья? Жена? Сын?

На соседней лавке спит со сладким до зависти похрапыванием Матвей. У Бакумова глаза закрыты. Спит или думает с закрытыми глазами. А Зайцев не спит. Ворочается с боку на живот, с живота на бок. Вот сел, закуривает (на пароходе ему развязали руки). Курит, не отводя глаз от пола.

Степан отворачивается, подкладывает под ухо ладонь, а второй прикрывает глаза. В таком положении ему удается забыться.

Неизвестно, сколько проходит времени, и вдруг гулкий удар, от которого Степан оказывается на ногах. Он видит, как сверху летит чешуя ржавчины.

Степан первым бросается к лестнице. На пустынной палубе возле якорной лебедки неприметно лежит Зайцев. Вокруг красной головы накапливается лужа крови. Он недвижим. «С мачты бросился», — догадывается Степан.