Иван Падерин - На главном направлении [Повести и очерки]

Пришпорив коня, всадник через несколько минут подлетел к калитке. Постучался, подождал, но поняв, что в доме никого нет, ускакал дальше в город. Некогда ему. Фронт совсем близко, за Доном.

Как жаль, что тут не было Кости! Ведь к нему, к Косте Пургину, приезжал всадник и, конечно, разрешил бы подержаться за луку седла, а может, и погарцевать вдоль улицы на красивом скакуне.

К калитке подошла старушка с корзинкой.

По-хозяйски подобрала щепку, положила в корзинку и остановилась. Ее внимание привлекли свежие следы конских копыт.

— Кто, же это мог быть? — прошептала она и, вздохнув, отперла калитку.

Вскоре пришел и внук ее, Костя. На нем синяя с отложным воротничком рубашка, серые навыпуск брюки, яловые ботинки со свежими пятнами мазута, на засученные рукава, как репьи, нацеплялись мелкие железные стружки. Челка светлых непослушных волос выбилась на лоб, отчего круглое с крутым переносьем лицо кажется хмурым, как у взрослых людей, занятых серьезным делом. Косте хочется казаться именно таким, но большие серые с черными ободками глаза, глядящие на все с удивлением и детской наивностью, выдают его.

Насупив брови и опустив голову, Костя остановился возле молодого тополя. Как бы здороваясь, взялся за ветку и потянул ее к себе. Тополь немного пригнулся, и тут же ветка вырвалась.

«Вот ты какой сильный стал! А ну, давай еще!» — и Костя снова ухватился за ветку. На этот раз ветка тревожно хрустнула. Костя в испуге отпустил ее. Тополь выпрямился и, словно упрекая мальчика за баловство, покачал густолистой вершиной.

Из открытого окна послышался голос:

— Костя, четвертый час, а ты еще не обедал!

— Сейчас, — неохотно ответил мальчик.

Вот уже год как идет война с фашистами. Отец Кости, кадровый офицер — майор Пургин, до войны работал в горвоенкомате. Теперь он на фронте. Где воюет — неизвестно. Адрес на письмах обозначается только числом: 32410. Это номер полевой почты. Попробуй найди!

До войны по выходным дням Костя ездил с отцом вверх по Волге на рыбалку. Интересно было кататься на лодке или ночевать на берегу у костра. Смотришь на воду, как в зеркало, и не оторваться: луна, словно лебедь, плывет по водному простору, звезды смотрят в Волгу. А бухнется где-нибудь рядом огромная щука или промчится катер — и закачается небо вместе с луною и звездами. Хорошо! А теперь… теперь одному, без отца, на лодке не подняться — сил не хватит, да и скучно.

Самое памятное, что осталось от отца, — это садик с двумя тополями, яблоней и молодыми кустами вишен. Любил отец ухаживать за ними. Только не удалось ему послушать такого приятного шелеста листьев, каким встречают теперь Костю молодые деревца. Не ленится Костя ухаживать за садиком: носит воду, поливает, внимательно следит за каждой веткой, не появится ли какой червяк. Он старается делать все точно так, как делал отец…

По улице пронесся ветер и, толкнув калитку, бросил в палисадник горсть горячего песку. Тополь качнулся и, задерживая пыль, нежно погладил Костю прохладными листьями по щеке.

— Ух ты, какой добрый! — вслух произнес Костя, придерживая у лица шелестящую ветку.

При отце этот тополь был Косте до плеча, ниже яблони, а теперь до макушки рукой не достать.

Маму Костя не помнит: она умерла, когда ему было три года.

После ужина Костя записал себе в блокнот. «Завтра день моего рождения. Мне двенадцать лет».

В этот вечер Костя почувствовал себя совсем взрослым и даже решил изменить прическу: «Нехорошо носить челку, лучше зачесывать назад, как отец».

Он смочил волосы, причесал, туго-натуго прижал кепкой, но они, как только высохли, опять взвихрились на макушке. Снова намочил вихор и, ложась спать, замотал голову платком.

Бабушка допоздна подбеливала печку, мыла полы, протирала чашки, ложки. Наконец, вынула из сундука новую скатерть и длинное с рисунками полотенце. Так она делала всегда перед праздниками. И Косте стало приятно: «День моего рождения встречает, как праздник. Но почему она так грустно вздыхает?»

— Бабушка, тебе грустно?

Вытерев фартуком вспотевшее лицо, бабушка присела на край койки.

— Спи, внучек, спи. — И, передохнув, сдержанно добавила: — Рубашку новую тебе купила, шаровары, а ты все где-то бегаешь и бегаешь… И отец что-то долго не пишет…

— Некогда — вот и не пишет. Он теперь полком командует. Раз майор, значит, ему дали полк, не меньше, — ответил Костя словами одного раненого командира, с которым встречался недавно в военном госпитале.

Бабушка выключила свет, вышла на улицу, открыла ставни и, вернувшись, распахнула окно. Из палисадника повеяло чистым запахом зеленой листвы. Бабушка постояла на кухне, глухо вздохнула, скрипнула дверной защелкой и утихла.

Переворачиваясь с боку на бок, Костя долго не мог уснуть.

У изголовья, на тумбочке, поблескивая зрачками розеточных гнезд, дремал детекторный приемник. Этот приемник Костя делал вместе с инженером, которому носил сегодня обед. Хороший человек этот инженер, но теперь ему некогда, да и Косте не до настроек.

Посмотрел на пустую кровать отца. В темноте она сливалась с белой стеной спальни, и, когда на улице проскакивали отдельные машины с открытыми фарами, никелированные головки кровати, отсвечивая, выписывали яркие зигзаги на потолке. В этот момент несмятая постель отца будто подвигалась к Косте.

«Учись, расти, Костя, а вырастешь — инженером будешь, на завод пойдешь», — вспоминал Костя слова отца.

Проснулся Костя с первыми лучами Солнца. Огляделся и не поверил глазам: на отцовской кровати кто-то лежал.

«Может, это папка ко мне на день рождения приехал?! Вот здорово! Нет, это не папка. Вишь какой человек, ему даже койка коротка, ноги подогнул, и волосы черные, а у папы светлые, такие же, как у меня».

Приподнявшись, Костя увидел гимнастерку с красной звездочкой на рукаве. «Комиссар. Неужели это комиссар Титов — дядя Володя, про которого писал папа? Разбудить?.. Нет, не буду».

Из кухни пахло вкусным. Бабушка уже готовила завтрак.

Костя, легонько ступая, подошел к стулу, на котором лежали гимнастерка, брюки и ремень. Нагнулся. Из кобуры виднелась рукоятка нагана. У Кости даже ноги задрожали. Руки сами потянулись к стулу.

Приятно скрипнули ремни. Перебросив портупею через плечо и приложив кобуру к бедру, Костя подошел к зеркалу. «Эх, если бы еще саблю! Вот были бы именины!»

Отстегнуть клапан и вынуть наган он не решался. Но пальцы сами потянулись к нагану. Сердце трепетно заколотилось…

— Здравствуй, именинник! — вдруг раздался голос с кровати. — Ну и хозяин! Где же ты пропадаешь? Вчера заезжал, в калитку стучал, тебя нет. Оказывается, ты только ночью бываешь…

Костя похолодел и замер на месте. Но, чтобы не выказать испуга, не спеша отвернулся от зеркала.